Олег Хафизов - Дуэлист

Мне приходилось встречаться с князем Долгоруковым вскоре после того, как он воротился из Вены, где ему было поручено спасение многочисленных русских отсталых и раненых солдат, брошенных в ужасном состоянии, без всякого призрения, на милость противника. О князе тогда много и восторженно говорили, вернее, шептали петербургские дамы. Задолго до Дениса Давыдова он стал первым русским партизаном, с горстью драгун захватившим обоз знаменитого Бернадота. Он был произведен в генералы в двадцать семь лет. Он носил раненую руку на красивой черной перевязи и морщился иногда от неосторожного движения, но никогда не издавал ни стона. На его груди сияли два георгиевских креса, IV и III степени, да к тому же орден св. Владимира, и каждый понимал им цену. Что не менее важно, он один из первых вошел в танцовальный зал без косицы, которые ещё повсеместно носили в ту пору, а с бараньей прической, как бы взъерошенной ветром a la Duroc, как ходили во Франции.

Главное же, всем была известна его драматическая история с таинственной Ночной Принцессой, княгиней Голициной, которую называли Princesse Nocturne за её странную ночную жизнь.

Словом, Михайло Долгоруков был из тех баловней, что родились, можно сказать, в рубашке, в вольготный век Екатерины, когда аристократических отпрысков из колыбели записывали в гвардейские полки, а годам к 16 выпускали прямо в капитаны. Они были богаты, красивы, умны. Судьба им с избытком давала все, о чем они ещё не догадывались просить. И люди обыкновенные, из которых в основном состоит любая, самая гомерическая эпоха, вопрошали себя: «Что же ещё может из них получиться, когда они вознесены так высоко?»

Получилась могила в двадцать восемь лет.

С прибытием князя Долгорукова в Сердоболь жизнь здесь заметно оживилась, и этот приозерный городок как будто временно стал маленьким Петербургом. Все понимали, что Долгоруков не просто генерал-майор, заменивший другого второстепенного генерала в командовании вспомогательным отрядом. Это был небожитель, осененный августейшим сиянием, мимоходом ступивший на эту грешную землю, чтобы оттолкнуться от неё к олимпийским высотам. И всевозможные просители, родственники дальних родственников, знакомые сомнительных знакомых бросились со всех сторон Старой Финляндии и даже из коренных российских областей именно к Долгорукову, а не к его начальнику Тучкову, старшему по чину.

В прихожей бревенчатого купеческого дома, где Долгоруков устроил свой штаб, сидела целая очередь посетителей, ожидавших конца совещания, собранного, как уверял адъютант, на четверть часа, и продолжавшегося сорок минут. Генерал с начальниками отдельных частей, штабистами и интендантами обсуждал последние приготовления к походу, который должен был начаться со дня на день и все откладывался из-за «непредвиденных обстоятельств», сопровождающих у нас все без исключения экстренные мероприятия.

Так, провиантские фуры были заготовлены, но к ним не хватало полного комплекта лошадей, ожидавшихся со дня на день из Новгородской губернии. Артиллерия пришла в достаточном количестве, но разболтанные орудийные станки требовали ремонта. И, наконец, для похода по диким местностям Карелии требовалось вдвое больше палаток, которые гораздо удобнее шалашей и быстро возводятся в самых неудобных местах. С одной стороны, отряд был почти готов к выступлению, но с другой стороны, в его снаряжении оставался целый ряд недочетов из тех, что приводят легкомысленных полководцев к неожиданным поражениям. А Михаил Долгоруков был такой полководец, о котором должны впоследствии говорить: «Он не потерпел ни одного поражения».

Из-за двери горницы, где происходил совет, доносились громкие голоса и выходили иногда чиновники – военные и статские – с какими-то бумагами и портфелями, с лицами, побагровевшими от усердия или, напротив, блаженными, как у сытых котов, отходящих от опустошенной миски. Каждый раз, когда из комнаты появлялся какой-нибудь господин или сразу несколько возбужденных господ, казалось, что вот сейчас пробка прорвется, из-за двери хлынет весь консилиум, и генерал наконец начнет принимать. Однако вместо одного чиновника вбегали сразу двое, а тот полковник, который куда-то убегал с одним документом, прибегал обратно с целым ворохом отчетов. Голоса за дверью, которые почти улеглись и бубнили едва различимо, снова возбуждались и начинали галдеть с удвоенной энергией. Время совещания перевалило за час. Сидевший за столом перед дверью адъютант – чернявый горбоносый молодой человек с бакенбардами до кончиков рта, похожий на гишпанца, – все это время что-то увлеченно писал, изредка поглядывая на посетителей вкось, чтобы не встретиться с ними взглядом и не дать повода для поблажки.

Приема у генерала ожидала недурная, подвядшая дама провинциального вида с претензией на столичность. Дама приехала просить о переводе её болезненного сына, прапорщика, едва поступившего на службу, в другой корпус, на побережье, где он будет находиться при штабе, в более терпимых условиях климата. Дама эта была соседкой Долгоруковых по тульскому имению и даже «носила на руках» Пьера и Мишеля, когда они были совсем крошками, а ей было всего… ну, не важно. Так что, будучи отчасти знакомой, она надеялась разжалобить генерала воспоминаниями, но по возможности пустить в действие и остатки своего очарования.

Следующий проситель генерала был нахрапистый русский купец, который хотел продать отряду партию сухарей, минуя посредничество хищных провиантмейстеров. Третий, инвалид из «суворовских ветеранов» никак не мог получить у губернатора ссуду на строительство дома и надеялся, что всемогущий князь решит его затруднение единым росчерком пера.

Четвертый посетитель был Федор Толстой. Американец был в шинели с крыльями и забрызганных грязью сапогах, в походной фуражке вместо шляпы. На коленях он держал что-то вроде круглой шляпной коробки, украшенной диковинным геометрическим рисунком.

«Какой неприятный, наглый взгляд. На кого же похож этот господин?» – думал адъютант, пытаясь набросать на листе лежащего перед ним «документа» профиль незнакомца.

«Да он похож на льва. Но такого, который по молодости ещё не зарос гривою», – догадался наконец адъютант.

По его теории все люди так или иначе напоминали каких-нибудь животных: собаку, кошку, крысу, орла…Только для себя он ещё не мог найти приятной аналогии. Все выходил сайгак или верблюд.

Как все бесконечное, совещание кончилось как-то неожиданно. Из горницы со смехом вышли два штаб-офицера – пехотный и кавалерийский, какой-то почтенный господин со звездой, похожий на губернатора или предводителя дворянства, казак, артиллерист и поникший генерал Алексеев, который сухо кивнул Толстому, но не подал ему руки. Наконец появился и сам князь Долгоруков в полной генеральской форме с сияющими золотыми эполетами, аксельбантами и золотыми листьями на воротнике. Долгоруков был моложе всех своих подчиненных и неуловимо напоминал царя, как бывает среди одноклассников, которые сближаются настолько, что копируют друг друга даже физически. О таких обычно говорят: «Я думал, что вы братья».