Татьяна Бонч-Осмоловская - Пока есть на земле цикады и оливы

– Это глупая песенка, – поправила его Ганя. – Спой мне другую.

– Слушай, шалун, как барашек скакал, в позднюю пору с ворот ускакал, рыжих лошадок на бой созывал, ласковых фурий, веселых собак, пусть потеряется в море рыбак, змеи на флейте хором свистят, медведи по морю на жабе летят, свалятся под лестницу, о корягу треснутся. А корова поскакала, всех шакалов обогнала, провалилась в трещину, дала ужу затрещину. Лодка ускользнет в пожар, колокольчик возмужал, потеряется браслет, ускоряется бег лет. Размешайся, пыль со льдом, налетайте, вор с дроздом, черные, мятежные, из гнезд улетевшие, назад дорогу не найти, только крылья обрести. Тридцать саженей насмарку, тридцать суток наизнанку, негодяй на сковородку, выпускай в полет селедку, в сене гребень не найду и в тюрьме не пропаду, яд на ягоду, тушу тянут-то, на шкуру свежую, по побережью. Дикий народ, за горой живет, грязью очищается, прясть приучается. Только боком краб на елку, еж гоняет перепелку, уж навскидку с коромыслом, ковыляет жук без смысла, мышь на камыш, шиш на бакшиш, день на небыль, песнь на убыль. Ганя не понимала половину слов, которые пел лунный голос. А уж вязь слов оказывалась такой перекрученной и спутанной, что пытаясь проследить за нитью, девочка сама запуталась. Она вздохнула и закрыла глаза, погружаясь в сон. Серебряный смех все звенел над водой.

– Через зерцало лети, в тине тайной шелести, гриву не трожь, шерсть не тревожь, в омуте рыж, песню услышь, чешуйчатые крылья, заснули на безрыбье.

Луна поднялась над морем. Девочка крепко спала.

Глава 4

Ее разбудил крик и звуки ударов. Во сне она играла с Айкой в мяч на лугу, заросшем высокой травой с белыми созвездиями цветов асфоделий. Айка носом отбивала мячик, отбрасывая его к скалам, бросающим на траву плотную аквамариновую тень. Мячик с гулким стуком отлетал обратно на собачий нос и снова отправлялся на скалу, с каждым разом все выше и выше. И сама Айка росла с каждой подачей. Ее шерсть поднималась густыми зарослями, колючими кустами, дремучим лесом. Ребра вздымались, словно утесы, вровень со скалой. Грузные прыжки сотрясали луг, когти прорезали борозды в земле, открывая влажную, исходящую паром, как дыханием, почву под слоем травяной кожи. Земля оседала под тяжестью чудовища, покрывалась паутиной трещин, оврагов и ям. С боков огромной собаки стекал ручьями пот и заливал луг. Вода уже подступала к ногам девочки.

– Ганя! Ганя!

Девочка озиралась на голос. Это мама зовет ее? Чудовище скакало все ближе, грозя раздавить девочку. Земля расходилась, обнажая белые, словно кости, камни. Ганя скатилась в овраг под лапу чудовища, в холодную лужу, натекшую с его шкуры.

– Ганя! – кто-то больно потянул ее за волосы.

Девочка закричала и открыла глаза.

Струя воды захлестнула палубу. Мирно спавшее море пробудилось в громе и молниях, в ярости и гневе. Бездна поднималась на поверхность, поверхность ныряла в бездну, в бурной круговерти глубина сходилась с вышиной, горизонт дробился на отдельные брызги, сеял визг, рев, мельтешение.

Бион кричал ей, чтобы она схватилась за что-нибудь, за что угодно, и держалась, держалась крепко, изо всех сил. Сам он перебирал руками вдоль борта, направляясь на нос лодки. Гудел в ярости Артур, визжала Соля, стучала о борт надтреснутая мачта. Грохотал гром, море лаяло обезумевшим щенком, разрывая уши.

Ганя пролезла внутрь клубка канатов, ухватилась покрепче, и в этот миг корабль подлетел в воздух. В сиянии молний лодка парила меж облаков, густых и спутанных, как овечья шерсть. Ганя внутри канатов, как птенец в гнезде, взлетела над досками палубы и мягко приземлилась обратно. Она находилась в том провале между бодрствованием и сном, когда все воспринимается резко и живо, но как бы со стороны. Она глядела вокруг впечатлительным, но сдержанным наблюдателем, не желая участвовать в чудовищном чужом столкновении.

Девочка видела, как холодная вода прокатывается по палубе и забирается внутрь ее гнезда. Холодные, спокойные мысли вползали ей в голову. Она не смогла. Она не сможет выполнить мамино поручение, никогда не доберется до другого берега и не принесет маме гребень. Это была успокаивающая мысль – ей больше не нужно было мчаться в неизвестность, к чужим незнакомым людям, просить у них что-то непонятное, добиваться от них чего-то непонятного, чего они не знают и делать не хотят. У нее не получилось с самого начала. Она в самом деле оказалась маленькая, глупая, слабая. И пусть. Ей было холодно и безразлично.

Ганя закрыла глаза и вернулась на луг к Айке, в аквамариновую тьму, залившую асфоделии. Пока Ганя отвлекалась на ураган и морскую бурю, Айка продолжала расти. Она выросла уже со скалу, подпирающую облака. Она нажимала на камень, грозя обрушить его и погрести под каменной крошкой луг, цветы и саму Ганю. Гигантская собака ударяла камень, толкала, давила и напирала на него косматыми лапами, выворачивала землю с корнями травы, в ярости отбрасывала влажные холодные комья. Скала рушилась кусок за куском, валилась на луг россыпью острых осколков. Куски камня поранили чудовище, и оно завизжало тонким щенячьим визгом.

Ганя позвала свою Айку. Чудовище обернулось, оскалило мокрую пасть и прыгнуло прямо на девочку. Тень от гигантской собаки накрыла ее, сдавила дыхание. В последний момент Ганя откатилась вбок от летящей на нее собаки. Падение тряхнуло и стерло из вида асфоделевое поле. Девочка лежала на палубе, на куче канатов. Сожженная молнией мачта свалилась рядом с ней, придавив Артура. Он ничком валялся на досках, раскинув руки, словно пытался удержать на весу всю лодку. Под Артуром, спасенный от удара мачты, покоился драгоценный бочонок. Артур вытащил его из каюты – бочонок, не жену, не сына, самое важное, о чем он беспокоился в ураган, последнее сокровище, оно отправится в бездну вместе с ним.

Ганя схватила канат и, обмотав вокруг себя, привязала другой конец веревки к крюку люка. Это помогло ей удерживать остатки равновесия на палубе. Но сама лодка уже включилась в танец, который танцевало море и все его обитатели. Лодка подскакивала, взлетала, тянулась на цыпочках до вершины волны, дотягивалась и довольная ныряла вниз.

Ганя слышала несмолкаемый, тонкий, словно бы щенячий визг. Она видела тварей, роящихся в морской глубине. Она видела беспечных рыб, захваченных кружением бури. Она видела узор их серебристых чешуек, изменчивый, как лунный калейдоскоп. Она видела других морских существ, чудовищ, с когтями и жалами, со щупальцами и хвостами, щелкающими по воде, словно плети. Она замечала вытаращенные глаза, словно умоляющие ее о помощи, глаза этих ужасных существ, зубастых, шипастых, клыкастых.

Она видела, как волна дотянулась языком до Биона и подняла его над водой. Она видела, как в глубине трюма тяжелый сундук погрузился в воду вместе с Солей, даже в беспамятстве цепляющейся за его крышку. Трещина в глубине трюма разошлась шире, вода заполнила дно трюма, потеребила с любопытством Солю, перевернула сундук и распахнула его. Да волна ли это, такая любознательная?