Вячеслав Нескоромных - Завет Адмирала

Выходило, что злодеяние было совершено не единожды, а как бы четырежды и если математические вычисления способны оценить степень жестокости содеянного, то знак сложения лишь отчасти отражает точную оценку, ибо процесс физического уничтожения известнейших и значимых для всей России людей, в том числе детей, не повинных в той катастрофе, в которой оказалась страна, переходит в плоскость нравственности, веры и совести.

Через несколько месяцев после январского распоряжения Верховного Правителя России адмирала Колчака, увесистый том приобщенных к расследованию документов, собранных Соколовым, был на столе Колчака, и картина страшного убийства была уже вполне понятна тем, кто был знаком с документами из папки.

Генерал Дехтерикс, ознакомившись с делом и докладывая Колчаку охарактеризовал эти убийства как

« особо исключительными по зверству, полными великого значения, характера и смысла для будущей истории русского народа ».

После изучения статьи в газете, что обнаружил Евгений в архиве, покой покинул его.

Время еще было каникулярное и, хотя еще многое нужно было сделать по оформлению своего отчета о практике, которую он быстрёхонько по договоренности прошел в местной геолого-съемочной экспедиции, хотелось взяться за поиски того таинственного ящика, что тащили с собой и наверняка спрятали казаки у реки, отступая под пулями, отстреливаясь от наседавших на них красных бойцов.

Вернувшись в университет, Евгений решил зайти в деканат, где обычно, несмотря на каникулы просиживал заместитель декана Пётр Наумович.

Пётр Наумович, был уже человек очень почтенных лет, многие годы работал именно в деканате и снискал известность среди студентов своим добрейшим к ним отношением и не скрываемой простой общения.

Свои дети у Петра Наумовича выросли и разъехались по всему свету.

Жена, к несчастью, скончалась, и оставалось в жизни старого преподавателя только его работа и многочисленная студенческая братия, что заменяла ему и детей, и внуков, питала энергией и задором.

Пётр Наумович не уставал наставлять молодых шалопаев, разменивающих время, отпущенное на образование и саморазвитие, на самые разнообразные и извращенные методы прожигания бесценного ресурса жизни и данных им в займы возможностей.

Не редко можно было наблюдать сценку по воспитанию очередного проходимца неравнодушного к его судьбе Петра Наумовича. Не стесняясь подбирать выражения старый преподаватель отчитывал:

− Ты мне скажи, чем занята твоя садовая голова? Шалопай! Ты почему опять взялся пропускать занятия? Ты знаешь, обалдуй, моему терпению скоро придет конец, а потом, ой, как пожалеешь! Будешь, проходимец, мерить солдатские сапоги, а когда очередной раз начнёшь мотать свои вонючие портянки, вспомнишь меня!

Студенты не обижались, а даже с гордостью рассказывали, что нынче опять Наумович вправлял мозги: понимали, что замдекана страшно не любит лентяев, но всегда на стороне студентов, стараясь облегчить не простую их жизнь и хоть как-то направить на верный путь.

Силами Петра Наумовича, для раздражения студенческого нерадивого сообщества над его столом был повешен кусок стенгазеты, как-то подготовленный на конкурс. В газете самокритично, сами студенты, показали на картинке фигуру современного типичного прогульщика-двоечника с уныло опущенной головой и торчащим из кармана огромным смартфоном и текст, который, как казалось Петру Наумовичу, отрезвляюще действует на шалопаев, к которым он причислял прогульщиков и хвостистов.

Текст гласил:

Я бы сделал подвиг неспеша

Или бы открытие озвучил,

Но страдает – мается душа:

Нафиг это ей, − ведь все по барабану….

Я шагаю на занятья – как на пытку,

Снова препод будет гнать тоску,

А в кармане мой смартфон – он прыткий,

Мне с ним так забавно и легко.

Нам не нужен препод и наука,

Нам не нужен гнусный сопромат.

Это все противнейшая штука.

То ли дело я и мой айфон….

По айфону я весь мир увижу,

По айфону всем я расскажу

Как я, надрывая свою грыжу,

Все учу, учу и вновь − пролёт….

Эй, студент, давай-ка встрепенись,

− вспомни Ломоносова – ленивый!

Понимаю – у тебя всё – зашибись

папа все устроит и по блату….

И придешь в Контору Спицалистом,

Пиджачок утюжен и богат,

Только в голове всё так стерильно чисто:

Ни одной мыслёшки – ни-фи-га….

И правда, приглашённый в деканат студент, готовый произнести пламенную речь с перечислением, по его мнению, уважительных причин плохой учёбы, при виде образа виноватого на плакате собрата и ухватив смысл текста, уже не хорохорился, демонстрируя последнюю модель айфона перед убеждающем его одуматься заместителем декана.

Пётр Наумович, в летней светлой рубахе, кремовых брюках и сандалиях выглядел совершенно по-летнему. Загара правда он так и не нажил, поскольку сидел днями над бумагами, которых в деканатской круговерти было несчетное число.

Женя вошел, поздоровался с замдекана и тот, приподняв очки и сощурившись, оглядел вошедшего и воскликнул:

− Зимин, ты никак практику уже прошел? И что заявился? Каникулы брат для студента – время золотое! Что не на пляже? На Байкале сейчас, на Малом море − край как хорошо, – шумно-весело, вода теплая, девушки в бикини, рыбку местные рыбаки продают.

− У меня Пётр Наумович дело есть. Вот хочу Вас спросить о некоторых исторических, так сказать, процессах на земле нашей сибирской. Такая, знаете ли, иркутская история. Вы же коренной иркутянин, я слышал.

− Вот, как? И что это за такая новая «Иркутская история» могла тебя так потрясти? – ответил замдекана, опустив на нос очки и отметил строку линейкой в большом журнале ведомостей, который он внимательно изучал.

− Меня интересует гражданская война в наших краях: Колчак, большевики и всё такое с этим связанное. В частности золото империи, что затырили, сказывают, где-то здесь у нас.

− Ну, брат! Тебя понесло! Из геологов в краеведы подался. Так и бросишь факультет! – шутливо ответил ему Пётр Наумович, снова приподнял очки на лоб и потер переносицу.

Знаешь, что я тебе скажу. История эта сильно пропиарена, конечно. Но понять, отчего так – это можно. Всё же золота тогда было очень много у Колчака. Правда умные люди говорят, − а я им верю, что никуда он это золото не прятал и схронов не копал. Ему было не до того, да и, судя по его характеру и настрою, что-то прятать и выгадывать не в его правилах было. Прямой был как оглобля, резкий как сквозняк, вспыльчивый и до крайности честный.