Рене Груссе - Степные кочевники, покорившие мир. Под властью Аттилы, Чингисхана, Тамерлана

Если оставить в стороне предметы греко-скифского ювелирного искусства, являющиеся скифскими лишь по сюжетам, но изготовленные греческими мастерами для греческих крымских колоний либо напрямую для степных царей, мы, практически везде сталкиваемся в скифском искусстве с изображениями животных, доведенных до системного геометризма с единственной целью орнаментализма. В Костромской, искусство V в. до н. э., по оценке Шефолда, Елизаветовская, того же периода, в Кул-обе в Крыму, между 450 и 350 гг. до н. э., в кладе Петра Великого из Западной Сибири, относящемся к сарматской эпохе, I в. до н. э., в Верхнеудинске [13] Ныне город Улан-Удэ. ( Примеч. пер. ) , в Забайкалье, гуннское искусство приблизительно начала нашей эры – везде мы находим одинаковые оленьи рога, лошадиные гривы, даже когти представителей семейства кошачьих, которые расцветают завитками и спиралями, порой вдвое превышающими по размеру самое животное. В Западно-Сибирской области распространения скифо-сарматского искусства и вдохновлявшегося теми же мотивами искусства, созданного ордосскими хунну, стилизация животных форм оказывается настолько полной, они обвивают друг друга, переплетаются так сильно, что, несмотря на реализм, сохраняющийся в изображении голов оленей, лошадей, медведей или тигров, порой с трудом удается отличать животное от декора. Рога и хвосты животных заканчиваются листьями или распускаются в форме птиц. Реализм в изображении животных тонет и теряется в вышедшей из него орнаментации.

Таким образом, степное искусство противопоставляется искусству соседних оседлых народов, скифское искусство – ассиро-ахеменидскому, гуннское – китайскому, и это на той самой почве, на которой могло бы происходить их сближение: сцены охоты и схваток между животными. Нет ничего более противоположного ассирийскому или ахеменидскому анималистскому классицизму в линейной плоскости, с одной стороны, и искусству эпохи династии Хань – с другой, чем кривые линии, завитки, изгибы степного искусства. Ассирийцы и Ахемениды, как и китайцы времен династии Хань, показывают нам мирно идущих животных, преследующих одно другого или угрожающих друг другу в простом, полном воздуха декоре. У степных художников, скифов или гуннов, мы видим схватки – зачастую переплетения, словно лиан в тропическом подлеске, – животных, сражающихся одно с другим насмерть. Драматическое искусство, заполнявшееся ломкой членов тела лошади или оленя, схваченного кем-то из кошачьих, медведя, хищной птицы или грифона, нередко было предметом полного выворачивания фигур. Здесь нет никакой скорости, никакого бега. Терпеливые и методичные перегрызания горла, где часто, как уже было сказано, жертва словно увлекает своего палача к смерти. Зато здесь чувствуется внутренний динамизм, который, вопреки этой «медлительности», быстро достигал бы большой трагической силы, если бы яркая стилизация, переплетающая и расцвечивающая формы, обычно не лишала эти кровавые сцены всякого реализма.

Различные составляющие и тенденции степного искусства неравномерно распределены по огромной зоне, протянувшейся от Одессы до Маньчжурии и Хуанхэ. Степное скифское искусство, распространяясь к лесной зоне верховий Волги, оказывает влияние на ананьинскую культуру возле Казани (ок. 600–200 до н. э.), очевидно, культуру финно-угорскую, где в богатом некрополе были найдены топоры-пики и обычные бронзовые кинжалы, с некоторыми мотивами звериного стиля, в частности, тема закрученного завитком животного, напоминающая скифские изделия, но здесь выполненного в весьма упрощенной и бедной фактуре. Однако, по замечанию Тальгрена, скифская анималистская орнаментация в Ананьино была заимствовано лишь частично, а фон декора продолжает основываться на геометрических мотивах. Совсем иначе дело обстоит в Минусинске, в Центральной Сибири. В этом важном центре металлургической промышленности на Алтае в эпоху расцвета бронзы (VI–III вв. до н. э.), очевидно, продолжают производить втульчатые топоры исключительно с геометрическим декором (см., например, красноярский «угловой» декор), но также, начиная с этого времени, мы видим там бронзовые фигурки животных, выполненные в упрощенной и строгой стилизации, контрастирующей с завитками, присутствующими на предметах из других мест, и где Боровка охотно искал топографические и хронологические истоки степного искусства. Понятна важность поставленного таким образом вопроса. Является ли Минусинск, стоящий на полпути между Черным морем и Петчильским заливом, своего рода отправной точкой степного искусства, как полагает Боровка, где молотом древних кузнецов Алтая были впервые воплощены анималистические темы, еще простые и бедные, но постепенно обогащавшиеся скифами по мере продвижения на юго-запад, благодаря ассиро-ахеменидскому вкладу, и хунну на юго-восток, благодаря вкладу китайцев? Или же, напротив, бедность анималистских форм в Минусинске проистекает, как считает Ростовцев, от того, что скифское искусство оскудело, пока добралось до пермских лесов? В таком случае Ананьино и Минусинск являются лишь слабым эхом русской степи.

Следует, впрочем, отметить, что в самой Южной России вначале, то есть с VII–VI вв. до н. э., мы видим, что анималистическая стилизация еще весьма строга, как в случае с бронзовыми предметами из курганов Керчи и Куль-Обы (оба относятся уже к V–IV вв.), в Крыму, Семибратье, Келемесе, Ульском и Костромской на Кубани, в Чигирине близ Киева и др. Похоже, что в V–IV вв. до н. э. стилизация усложняется, как в случае находок из Солохи под Мелитополем у Азовского моря, где рядом с прекрасными греческими ювелирными изделиями на скифскую тематику мы видим завитки звериного стиля, характерные разветвления и избыточность форм, точно так же, как на предметах из Елизаветовской близ Азова, ажурная пышность и разветвления на бронзовых изделиях которых говорят сами за себя.

В IV в. до н. э. мы находим в Оренбургской области, возле Уральских гор, в Прохоровке, локальную культуру, характеризующуюся складами копий. Поскольку копье являлось специфическим сарматским оружием, прохоровские могильники, по мнению Ростовцева, представляют собой первый случай появления сарматов в европейской части России [14] Хотя с V в. до н. э. Геродот (IV, 116) упоминает о «савроматах» к востоку от устья Дона и представляет их нам как метисов скифов и амазонок, говорящих на скифском языке. Идет ли речь об авангарде, последовавшем за скифами в их миграциях задолго до прихода основной массы сарматов, в то время еще кочевавших к северу от Каспийского моря? Но Ростовцев отмечает, что такой важнейший факт, как матриархат, о котором говорят греки, у сарматов никак не подтверждается. Он полагает, что речь идет о двух совершенно разных народах. . Как бы то ни было, во второй половине III в. до н. э. сарматы, народ одного происхождения со скифами, принадлежащий, как и они, к кочевой североиранской группе и до того времени живший к северу от Аральского моря, перешел Волгу и вторгся в русскую степь, тесня скифов к Крыму [15] В этот момент скифы оказались между пришедшими из Азии сарматами, с одной стороны, и наступавшими гетами (будущими даками), фрако-фригийским народом, выкраивавшим себе державу в Венгрии и Румынии. . Полибий (XXV, 1) впервые упоминает их как мощную силу в 179 г. до н. э. Хотя речь идет о родственных народах, также кочевниках, вновь пришедшие весьма четко отличались от своих предшественников. Скифы, как мы видели, предстают перед нами конными лучниками, в колпаках и в широких одеждах, варварами, прикоснувшимися к греческой культуре, развивающими звериный стиль, который, через все стилизации, всегда сохранял воспоминание о натуралистической пластике. Сарматы же в основном конники, вооруженные копьями, в конических шлемах на голове, защищенные кольчугой. Их искусство, еще анималистское в своей основе, показывает гораздо большую, чем у скифов, приверженность к стилизации и геометрическим орнаментам; оно включало многоцветные эмалевые инкрустации на металле; короче, оно демонстрирует ярко выраженную «восточную» реакцию стилизованных растительных декоративных элементов на греко-римскую пластику. Это уже появление в Европе предсредневекового искусства, которое сарматы передадут готам, а те – всем германцам эпохи Великого переселения народов.