Эндрю Гросс - Шут

И тогда по толпе пронесся жалобный призыв:

– Помилуйте... поднимите мальчика. Поднимите.

Я сжал кулаки, мысленно ведя счет. Двадцать... тридцать... сорок...

Норкросс картинно вскинул бровь.

– Боже... совсем забыл о времени.

Он медленно повернул колесо, и город увидел распухшее, с широко открытыми глазами лицо мальчика. Рот у него был открыт, но жизнь уже ушла.

Мари дико вскрикнула, по лицу Жоржа текли слезы.

– Какая жалость, – вздохнул Норкросс, вращая колесо, пока безжизненное тело ребенка не оказалось вверху. – Похоже, доля мельника ему все же не по плечу.

Жуткая тишина повисла над деревней. И нарушили ее лишь всхлипы вышедшей из мельницы на подгибающихся ногах Эме.

– Трогаемся! – Норкросс дал знак своим рыцарям. – Думаю, они тут поняли, что хотел донести до них герцог.

Пересекая площадь, он остановился около меня и опустил ногу в тяжелом сапоге на мою шею.

– И не забудь про свое обещание, морковная голова. Я присмотрю за тем, как ты будешь расплачиваться со своим господином.

Тот страшный день перевернул мою жизнь. Вечером, когда мы лежали в постели, я рассказал Софи обо всем, что случилось, ничего не утаив. Мы всегда всем делились, как плохим, так и хорошим. Комнатка, служившая спальней, помещалась позади постоялого двора, и кроватями нам служили расстеленные на полу перьевые тюфяки. Я нежно поглаживал длинные белокурые волосы Софи, спускавшиеся едва ли не до талии. Каждое ее движение, каждый вздох напоминали, как сильно я люблю ее. Моя любовь нисколько не ослабела с того дня, когда мы впервые увидели друг друга.

Да, то была любовь с первого взгляда. А ведь мне тогда едва исполнилось десять лет!

Детство мое прошло в постоянных разъездах с группой странствующих голиардов, которым меня в совсем юном возрасте отдали после смерти матери, любовницы какого-то священника, когда скрывать мое присутствие в его доме стало невозможно. Эти люди отнеслись ко мне как к своему и воспитали соответственно, обучив латыни, грамматике и логике, преподав основы чтения и письма.

Но прежде всего они научили меня играть. Мы останавливались в больших городах – Ниме, Клюни, Пю, где собирали толпы зевак, желающих послушать непристойные песенки, посмотреть на жонглеров и гимнастов. Каждое лето наш путь пролегал через Вилль-дю-Пер. Однажды я увидел Софи на постоялом дворе, принадлежавшем ее отцу, и она, смутившись, все же не успела спрятать от меня свои голубые глаза. Позднее я заприметил ее, когда она подглядывала за нами – за мной! – во время репетиции, и, сорвав подсолнух, подошел к ней.

– Что на входе бывает твердым, а на выходе мягким?

Глаза у нее широко раскрылись, а щечки зарделись.

– Только у дьявола могут быть такие ярко-рыжие волосы, – сказала она и убежала.

Я так и не успел дать ответ: капуста.

Каждый раз, когда мы возвращались, я приходил к ней с подсолнухом, а тем временем неуклюжая девочка постепенно превращалась в самую красивую девушку из всех, кто попадался мне на глаза. Она же встречала меня шутливым стишком:

Встретила девушка молодца-странника

В лунную тихую ночь...

Утро пришло, только слезы остались,

Чем ей, бедняжке, помочь?

Как-то я назвал ее своей принцессой, а Софи ответила, что у меня таких принцесс, должно быть, в каждом городе по дюжине. Но это было не так. Каждый раз я обещал вернуться и всегда возвращался. А потом просто остался.

Те три года, что мы были женаты, стали самыми счастливыми. Впервые в жизни я чувствовал, что не хочу уезжать. Впервые в жизни я влюбился.

Но в ту ночь, когда мы лежали, обнявшись, на перьевых тюфяках, что-то говорило мне, что больше я так жить не могу. Ярость и гнев клокотали в сердце, ужас случившегося днем переполнял душу. Я знал, что это никогда не кончится, что на место одного Норкросса всегда придет другой, что вместо одной подати всегда появится другая, еще более тяжкая. Я знал, что Ало – не последний, что та же участь грозит каждому. И вполне может случиться, что однажды к мельничному колесу привяжут моего сына.

Так будет до тех пор, пока мы не получим свободу.

– Софи, мне нужно сказать тебе нечто очень важное.

Я поудобнее пристроился к ее теплой спине.

Софи уже почти уснула.

– А это не подождет, Хью? Что может быть важнее того, чем мы только что поделились друг с другом.

Я глубоко вздохнул.

– Раймунд Тулузский собирает армию. Мне рассказал Поль, возчик. Через несколько дней они выступят в Святую землю.

Софи повернулась и посмотрела на меня как-то неуверенно, должно быть, еще не понимая, зачем я сообщаю ей об этом.

– Я должен идти.

Ошарашенная известием, она приподнялась.

– Ты хочешь принять крест?

– Дело не в кресте, за это я бы драться не стал. Но Раймунд пообещал свободу всем, кто вступит в его армию. Свободу, Софи... Ты же видела, что случилось сегодня.

Она села.

– Да, Хью, видела. И поняла, что Болдуин никогда не освободит тебя. Как и никого из нас.

– Придется, – не согласился я. – У него просто не будет иного выбора. Они с Раймундом союзники, ему некуда деться. Подумай, милая, как все изменится. Кто знает, что меня там ждет? Что я смогу найти? По рассказам, там полным-полно сокровищ, которые только и ждут, когда же их возьмут. А священные реликвии? Одна может стоить больше, чем тысяча постоялых дворов вроде нашего.

– Ты уходишь, – отводя глаза, прошептала она, – из-за того, что я не смогла родить тебе ребенка.

– Нет, нет! Никогда так не говори! И даже не думай! Я люблю тебя больше всего на свете. Каждый день, когда я вижу, как ты убираешь двор или возишься на кухне в дыму и копоти, я чувствую себя самым счастливым человеком на земле. Нам суждено быть вместе, мы предназначены друг другу. Ты и не заметишь, как я вернусь.

Софи кивнула, хотя я и видел, что не убедил ее.

– Ты ведь не воин, Хью. Тебя могут убить.

– Я сильный и ловкий. Здесь никто не способен повторить мои трюки.

– И никто не желает слушать твои глупые шуточки, – фыркнула Софи. – Кроме меня.

– Ну, тогда я напугаю неверных своими ярко-рыжими волосами.

Мне показалось, что по губам ее скользнула тень улыбки. Я взял Софи за плечи и посмотрел ей в глаза.

– Я вернусь. Клянусь! Как в детстве, помнишь? Я всегда говорил, что вернусь, и всегда возвращался.

Софи неохотно кивнула. Ей было страшно, но и мне тоже. Я прижал ее к груди и погладил по волосам.

Софи подняла голову и поцеловала меня. В поцелуе смешались страсть и слезы.

Желание поднялось во мне, и я ничего не мог с этим поделать. Софи хотела того же – это было видно по ее глазам. Я обнял ее за талию, и она уселась на меня сверху. Тело мое словно озарилось ее теплом.

– Софи...

Мы двигались в едином, доведенном до совершенства ритме, и она чуть слышно постанывала от наслаждения. И что только взбрело мне в голову? Как я могу ее оставить? Как можно быть таким дураком?