А. Газо - Шуты и скоморохи всех времен и народов

Большей частью такой шут походил на Эзопа, каким его изобразил Плануд. Чем более он был безобразен и уродлив, тем большим успехом он пользовался; но чем более хозяева замка ласкали и баловали такого шута, тем более его ненавидели пажи и прислуга; но зато и шуты хорошо умели мстить за себя, выбирая и пажей, и прислугу мишенью для своих шуток и острот. Если какой-нибудь шут недостаточно хорошо знал свое ремесло, то ему давали учителя, который обязан был его усовершенствовать в этом искусстве. «Шут, живущий в знатном доме, – говорит Жакоб в своем «Рассуждении о шутах французских королей», – воспитывался с таким же старанием, с таким же трудом и такими же издержками, как и ученый осел… К нему приставлялся наставник… Он должен был заучивать прыжки, поговорки, прибаутки, песенки». Часто случалось, что если он дурно приготовлял свой урок, то его стегали ремнем и затем отправляли обедать на кухню вместе с поварятами.

Taкие шуты часто принадлежали к одному семейству, так как их ремесло переходило по наследству от отца к сыну; были даже целые династии шутов. Библиофил Жакоб, упоминая о Гийоме Буше, приводит при этом очень интересные подробности. Здесь идет дело об одном идиоте, появившемся на свет Божий».

«Этот слуга происходил из такого рода и из такой семьи, где все отличались глупостью и веселостью; кроме того, все те, которые рождались в этой семье, откуда происходил этот слуга, отличались также глупостью и оставались такими на всю жизнь; вся знать брала себе шутов из этой семьи, так что ее глава получал большие деньги». Подобное преимущество, конечно, унижает человеческое достоинство.

Некоторые из этих шутов были, однако, люди с сердцем. Под их плащом шута билось действительно прекрасное сердце; это же сердце точно так же, как и сердце их повелителей, разрывалось на части от страданий. Трибуле, которого изобразил Виктор Гюго в своей пьесе «Король забавляется», вовсе не похож на настоящего Трибуле, как это мы докажем в следующей главе; но он может сойти за бессмертный тип тех шутов, которых, вероятно, было достаточно и которые, под тяготением всеобщего презрения или терзаемые какою-либо печалью, должны смеяться по обязанности в то время, как их глаза готовы наполниться слезами или когда их душа исполнена негодования и отвращения!

Однако шуты появлялись не только в замках знатных вельмож, но даже попадали во дворцы коронованных особ; здесь-то, быть может, появлялись наиболее замечательные шуты; но что еще более удивительно, что подобные шуты встречались и в монастырях: некоторые духовные лица любили развлекаться выходками шутов и скоморохов. Об этом факте упоминается в документах, собранных в XVII столетии одним немецким юрисконсультом Гейнеке и бенедиктинцем Мартеном. Гейнеке упоминает об одном запрещении 789 года, в силу которого духовным лицам не дозволялось держать шутов, охотничьих собак, соколов и стремянных. Однако, несмотря на все эти запрещения, шутовство и скоморошество не прекращалось. Доказательством этому может служить «Празднество Глупцов», которое продолжалось до XVI столетия. Ученый Дютильо в одном из своих сочинений, изданном в Лозанне в 1741 году и озаглавленном « Мемуары, которые могут служить для истории Празднества Глупцов, которое справлялось при многих Церквах» , дает интересные подробности относительно этого странного обычая.

По Дютильо, празднество глупцов берет свое начало от Сатурналий, которые праздновались в Риме; во время этого празднества слуги надевали одежду своих господ и садились вместе с ними за стол в воспоминание о Золотом веке, когда все были равны. Когда язычники приняли христианство, то им было очень трудно отвыкнуть от этих празднеств, исполненных такого неподражаемого веселья. Епископы для облегчения перехода из одной религии в другую допустили в новой церкви такого рода празднества, во время которых причетники открыто совершали богослужение, как в древних сатурналиях, слуги садились за стол вместе со своими господами. Однако подобное веселье скоро перешло границы приличия, так что духовные власти вскоре же и запретили подобные празднества. Св. Августин в своей проповеди «De Tempore» в начале V столетия и Толедский Собор в 633 г. также запретили эти празднества, но это не имело успеха, потому что они все еще продолжались в течение нескольких веков. Праздник глупцов обыкновенно справлялся на святках и в особенности в день Нового года. В кафедральных соборах в день, назначенный для этого праздника, причт выбирал из своей среды епископа глупцов, и посвящение его в этот сан сопровождалось целым рядом шутовских обрядов. Когда посвящение было совершено, то епископ глупцов совершал богослужение с митрою на голове, с посохом и епископским крестом в руках. В церквах, которые находились в прямой зависимости от папского престола, избирался не епископ глупцов, а папа глупцов; в монастырях избирался аббат или аббатиса. Замечательно то обстоятельство, что все эти папы, епископы и аббатисы дураков пользовались своим недолгим пребыванием в сане и выбивали в честь свою медали и жетоны и даже чеканили (из олова или другого сплава) шутовскую монету со своими изображениями. Новоизбранного епископа, папу или аббата окружала целая толпа мелких причетников, переодетых в женские платья, в масках с гудками и волынками в руках. Вся эта толпа пела неприличные песни, кричала во все горло, ела колбасу и сосиски, словом, эти люди вели себя как помешанные: они играли в кости, в карты и распространяли по всей церкви чад от кадильниц, в которые вместо ладана были положены обрезки старых подошв. Этот праздник заканчивался катанием в навозных телегах по всему городу, причем клирики потешались тем, что бросали горстями навоз в прохожих.

В некоторых епархиях, в особенности в Рейнской, многие епископы принимали участие в особого рода увеселениях, которые назывались, как и во время Горация, «Декабрьскою свободою». Этот факт хотя и кажется уже слишком странным, но, тем не менее, он подтверждается многими документами, собранными Дютильо в его мемуарах.

Однако не следует думать, что этот праздник глупцов одобрялся только наиболее молодыми и наименее серьезными духовными лицами. Один ученый, по словам Герзона [16] Жан Герзон (1363—1420) – это одно из самых замечательных лиц XV века. Он был ректором Парижского университета и не переставал восставать против кровавого соперничества двух партий: орлеанской и бургундской. Он написал свой знаменитый устав, по которому хотел ввести коренные реформы в администрации королевства: на соборах Базильском и Констанском он ревностно защищал учение церкви, боролся против сектантов и восставал против распущенности духовных лиц. С 1417 года он удалился в уединение и жил в одном из монастырей в Лионе. , даже поддерживал такого рода мнение, что подобная церемония была так же приятна Богу, как и празднование Благовещения Пресвятой Девы.