Вячеслав Демченко - Четвертый бастион

Год назад граф был уверен – сбежит его Мэри в колонию североамериканских пилигримов, к австралийским каторжанам или в один из торговых фортов Ост-Индской компании. Кто знает, куда могло занести его строптивую дочь с таким авантюристом, как эта рыжая бестия баронет!

«Чего только стоит одна его покупка через третьи руки патента на золотой прииск в Калифорнии, эта традиционно несчастная попытка разбогатеть! – раздраженно засопел лорд Рауд бугристым лиловатым носом. – И ведь вернулся из Калифорнии рвань рванью, но с таким вдохновенным враньем и с такими горящими глазами!»

Только увидев отражение этого адского пламени в глазах бедной Мэри, старый граф понял: «Теперь она точно сбежит! Провалиться мне на этом месте!»

И верным доказательством тому были твердо сжатые губы дочери, когда он грозился отлучить шотландского проходимца от дома.

Доказательством было ее упорное молчание, когда лорд устраивал допрос: как это, уйдя с молитвенником в часовню, она возвращается из конюшни в кружевах соломы?

Рауд корил себя за свою излишнюю и даже преступную мягкосердечность. Кто-либо другой бы на его месте, заметив хоть одну соломинку на дочериной юбке, тут же приказал бы спустить на этого шотландского проходимца всех собак! Или на дуэль бы вызвал! Или устроил бы так, чтобы баронет под угрозой судебного преследования отбыл обратно в Калифорнию и прозябал там до конца дней!

Увы, граф был слишком мягкосердечен и вместо всего перечисленного мог только сидеть у камина, успокаивая себя с помощью виски, а затем, как следует «успокоившись», проливать пьяные слезы, думая о юной беспутной Мэри, беззастенчиво пользовавшейся добротой отца.

Доказательством этого беззастенчивого злоупотребления являлась ледяная корка, которой подергивались глаза негодницы, стоило графу завести речь о детской помолвке с кузеном Роджером. Мэри прекрасно знала, что для отца эта ледяная корка – как нож по сердцу!

И главное – эти записки и письма, за сочинением которых лорд Рауд не раз заставал дочь, но так ни разу и не смог их прочесть. Наверняка в них обсуждался план побега.

Джон-Ксаверий Рауд, одноименный граф, полковник и член палаты лордов, бродил по паркету библиотеки в своем замке в Уэст-Мидленсе, точно маятник часов – туда-сюда, – и этот маятник постоянно маялся, рассуждая о предмете страстного увлечения своей дочери.

Старый лорд еще недавно надеялся, что, наконец, нашел средство извести этого проходимца – отправить в Крым. Малый оказался примерно тщеславен и столь высокого о себе мнения, что даже не нашел ничего оскорбительного в том, чтобы будущий тесть (да черта с два!) купил ему лейтенантскую должность в 93-м егерском шотландском полку.

«Кажется, он даже счел это уступкой с моей стороны, – покачал старый полковник седой головой, взлохмаченной, будто спросонья. – Решил, наверное, что старик смирился. Дескать, чего ни сделаешь для счастья любимой дочери. Недостает жениху звучности титула? Довольно станет воинских лавров! Чего проще заслужить их на войне для такого молодца, который уже славен своими похождениями с револьвером на гризли! Так этот проходимец и говорил. Врал, поди, как депутат нижней палаты!»

Граф сердито запахнул полу домашнего халата, опускаясь в кресло у камина с готическими химерами:

– И потом, разве воинская доблесть сделает из шотландца англичанина? – лорд Рауд продолжал говорить сам с собой, но эту последнюю фразу произнес вслух, ведь истину нужно говорить громко!

Старый граф был, как говорится, old school – старой школы [32] Даже спустя полтораста лет после образования Соединенного Королевства далеко не все английское дворянство готово было считать шотландскую знать ровней. , потому и считал шотландское дворянство второсортным, если вообще достойным называться знатью.

«Как я надеялся, что судьба избавит меня и мою дочь от этого шотландского проходимца, но нет! – лорд Рауд снова рассуждал про себя. – Возмутитель спокойствия, этот Мак-Уолтер в далеком Крыму даже участвовал в несчастном деле под Балаклавой в октябре того года, но, прах его бери, остался жив и почти невредим, когда лучшие сыны Англии погибли».

Джон-Ксаверий поскреб подбородок, поджатый с привычной надменностью, но уже отмеченный седой щетиной запустения, с отчаянием, не глядя, схватил со столика курительную трубку и так же хотел схватить табакерку, но промахнулся. Табакерка едва не упала на ковер, и табак едва не рассыпался.

Правду сказать, сражение под Балаклавой, имевшее место 13 октября 1854 года едва ли претендовало на триумф британского оружия, но все-таки побудило королеву присочинить к Крымской медали еще одну планку на атласную голубую ленту: Balaklava.

Отчего надпись на дубовой ветви была сделана с ошибкой? Сказать трудно, ведь в королевском указе ошибки быть не может. Королева не ошибается, а значит – в указе нет слова Balaclava. Совсем нет. А есть другое слово, подменяющее собой то, которое означает этот позор британского командования.

Такое положение вещей вполне естественно, ведь случившаяся под Балаклавой трагедия поначалу отнюдь не считалась поводом для празднования, награждения кого-либо за что-либо, а скорее поводом для национальной панихиды, который от народа скрывался. Но когда в Лондон доставили искалеченных кавалеристов легкой бригады генерал-майора Кардигана, то Англия содрогнулась от ужаса – скрыть было уже ничего нельзя.

В легкой бригаде традиционно служил цвет британской аристократии. Ее блистательное будущее. Несбывшееся. Потому что отныне словосочетание The Charge of the Light Brigade (атака легкой кавалерии) стало в английском языке синонимом отчаянно безнадежной, а главное бессмысленной, атаки. Многие поняли особенность употребления слова Charge поэтом Теннисоном – не столько атака, сколько груз, тяжесть, обвинение.

Какой черт пихнул лорда Раглана под единственную руку, пихнул написать ту злополучную записку – приказ графу Лукану, командующему кавалерией, приказ, пославший в атаку промеж двух русских батарей (на верную гибель!) цвет британской кавалерии, цвет нации? Загадка, не разрешенная до сих пор.

Впрочем, вся эта трагедия хоть и является позором высшего командования, зато послужила славе английского субалтерн-офицерства, всегда полагавшего, что воинская наука – удел штабных и генералов, а подчиненные «должны не выбирать, а исполнять!» [33] Так заявил последний, отдававший этот воистину преступный приказ, командующий британской кавалерией лорд Лукан, на что Кардиган молча отсалютовал графу своей саблей и возглавил смертельную атаку. , то есть держаться под ядрами с истинно британским достоинством.