Поль Феваль-сын - Кокардас и Паспуаль

И два храбреца ринулись к могиле Невера, натыкаясь на кресты, ударяясь об ограды, оскальзываясь на мраморных плитах, но вновь поднимаясь, чтобы бежать еще быстрее.

Наконец показалась часовня и статуя. На земле лежала женщина, а за ней стояли темной стеной сообщники Гонзага. Семь клинков посверкивали во тьме. Для того, чтобы убить, света не нужно. Более того: Кокардас всегда утверждал, что переход от земного сумрака к вечному мраку совершается легче… Однако мастера не знали, где Гонзага, – лишь Анри де Лагардеру принадлежало право покарать злодея. Поэтому они в свою очередь закричали:

– К нам! Спешите к нам!

И устремились на приступ живой стены, ибо с подручными имели право не церемониться. Шпаги скрестились со звоном; искры полетели из стальных клинков и из глаз. Было так темно, что противники порой не решались нанести смертельный удар, опасаясь задеть одновременно и друга. Схватка происходила в полном безмолвии, если не считать проклятий Кокардаса, не умолкавшего ни при каких обстоятельствах.

Жан-Мари Берришон, будучи преданным учеником, изредка присоединялся к гасконцу, но ругался шепотом, поскольку желал угодить и второму своему учителю, который всегда сражался, не раскрывая рта.

Примерно в пятидесяти шагах отсюда стоял, укрывшись за железной оградой, Филипп Мантуанский: он внимательно слушал шум схватки, но не двигался с места. Судя по голосам, Лагардера еще не было, и принц желал сохранить силы, дабы схватиться с тем единственным противником, чьей гибели жаждал всеми фибрами души. Со всех сторон к некрополю приближались факелы. Внезапно мастера фехтования смогли перевести дух. Словно ураган пронесся рядом с ними.

– Отлично, малыш! – вскричал в восторге Кокардас. – Вот и ты, наконец!

– Я здесь! – ответил Лагардер, и голос его зазвенел, как сталь.

Он ринулся в атаку, успев еще крикнуть:

– Невер, час отмщения настал!

Следом за графом появился Шаверни. Сражение принимало все более ожесточенный характер. Те, что спешили сюда со свечами и факелами, были еще далеко позади.

Филипп Мантуанский обнажил шпагу, но не двинулся с места. По его приказу сообщники должны были отсечь Лагардера от своих и мало-помалу оттеснить к ограде. Этого момента и дожидался принц, чтобы нанести неожиданный удар в спину или в грудь.

Тем временем подручные Гонзага падали один за другим. Первым был убит Тарани; вслед за ним повалился на землю барон фон Бац, успев лишь прохрипеть предсмертное: «Черт возьми!»

Ориоль сражался с мужеством отчаяния, защищая свою шкуру: возможно, впервые в жизни он проявил храбрость – ибо даже трусы становятся смелыми перед лицом гибели.

При свете приближающегося факела он вдруг увидел прямо перед глазами клинок Берришона и, чтобы не умереть самому, нанес удар. Бедный Жан-Мари зашатался и упал: шпага толстого обожателя Нивель пронзила ему горло. Старая Франсуаза Берришон часто говорила внуку, что он избрал опасное ремесло… Никому не дано уйти от своей судьбы.

Факелы были уже совсем близко, и теперь противников уже можно было ясно разглядеть. Захрипел, рухнув навзничь, Монтобер, а на него повалился умирающий Пейроль с таким шумом, словно рассыпался мешок с костями.

Паспуаль увидел, как погиб Берришон, и отомстил за него тут же, пригвоздив к земле толстого откупщика, который даже не успел подумать, что лучше было бы не покидать уютную Бастилию. Шаверни отправил Лавалада к его благородным предкам. Все подручные Гонзага нашли свою могилу на кладбище Сен-Маглуар. Кокардас, пересчитав их, сказал:

– Шестеро! Счет закрыт!

– Но его нет! – мрачно произнес граф. – Тише! Быть может, он сейчас появится.

По приказу Лагардера Паспуаль отступил назад, чтобы остановить процессию, идущую из церкви с факелами. А сам Анри, склонившись над мадам Льебо, приложил руку к ее окровавленному корсажу.

– Она жива! – прошептал он, поднимаясь.

Сзади приближались факелы, но впереди царила непроглядная тьма. Лагардер прислушался… Он готов был поклясться, что кто-то пошевелился совсем рядом. Затем послышались осторожные шаги. Филипп Мантуанский, не слыша более шума схватки, встревожился. Почему сообщники не выполняют его распоряжения? Пролетело несколько минут, которые показались ему долгими, как век. Он на ощупь двинулся вперед.

– Пейроль! – позвал принц тихо. – Все кончено? Никто не ответил.

«Неужели мерзавцы сбежали?» – подумал он.

Внезапно у него вырвался крик изумления и страха. Он наткнулся на неподвижное тело, а когда поспешно отпрянул, едва не упал, зацепившись ногой о другой труп. Гонзага наклонился, чтобы разглядеть мертвецов, и не смог удержать проклятия. Вокруг валялись его верные подручные – и они были мертвы! Все до единого! Начиная с Пейроля, виновного во множестве злодеяний, и кончая безобидным Ориолем, который стал жертвой своей трусости. Все те, что избегали некогда этой страшной участи на проклятом кладбище в ночь побега в Испанию, вернулись сюда лишь затем, чтобы обрести здесь смерть.

Только на одну секунду задержался Гонзага у трупов сообщников, но эта минута оказалась для него роковой. Когда он поднял голову, все вокруг было залито светом. Могилу Невера окружили гвардейцы, державшие в руках факелы, и придворные, пришедшие на свадьбу Лагардера. В первом ряду стоял король, опираясь на плечо Филиппа Орлеанского.

А перед самим Филиппом Мантуанским вдруг вырос Лагардер с обнаженной шпагой в руке. Принц нанес предательский удар, и рапира графа, подаренная ему королем, разлетелась на мелкие куски. Ибо то было придворное оружие, игрушка для коронованного ребенка. К счастью, Лагардер успел вырвать свободной рукой шпагу у своего подлого противника.

– Ах, граф! – воскликнул король.

– Сир, – произнес Лагардер, – дважды этому человеку удавалось ускользнуть от меня – во рву замка Кейлюс и на этом самом месте. Ибо в руках у меня не было оружия, предназначенного свершить суд! Но теперь оно у меня есть! – добавил он грозно, потрясая рапирой Гонзага. – Богу было угодно, чтобы я покарал братоубийцу той самой шпагой, которая обагрилась кровью Невера! Пусть же она очистится в крови свершившего преступление!

И он повернулся к Кокардасу со словами:

– Я не сражаюсь с безоружными! Дай ему свою шпагу, мой храбрый друг!

Гасконец повиновался, но сквозь зубы тихонько пробурчал:

– Дьявольщина! Бедная ты моя! Отныне ты замарана навек.

Гонзага схватил шпагу с жадностью. У него еще оставался шанс, ибо фехтовал он мастерски.

Присутствующие образовали круг. Здесь были все, кто днем находился в Тюильри, когда вершил свой суд юный монарх. Сейчас на кладбище Сен-Маглуар свершался еще более грандиозный суд – суд чести и благородства над низостью и преступлением.