Борис Сударушкин - Последний рейс «Фултона»

– Ну и дурак! Был у тебя один шанс в живых остаться – и тот не использовал, – с улыбочкой сказал ротмистр, обратился к Сурепову: – На эти душеспасительные беседы только зря время тратим. Алумов правильно пишет – расстрелять всех заволжских без исключения.

– Расстрелять, Поляровский, всегда успеем. Меньшевики и эсеры из кожи лезли, доказывая, что рабочие пойдут за ними. А они вон как обложили… – И, не договорив, Сурепов приказал конвоиру увести Тихона.

Иван Алексеевич посмотрел на рассеченную губу, вздохнул:

– Нет, Тишка, не погуляю я на твоей свадьбе. Не мог язычок-то придержать? Разыграл бы перед ними простачка, который с большевиками по молодости связался, – и отпустили бы.

– Жди, отпустят. – Тихон рукавом рубашки вытер кровь с лица. – Помнишь, я тебе обращение к молодежи читал?.. Алумов его сюда переправил…

И Тихон рассказал, что было в кабинете начальника контрразведки.

– Смотри-ка ты! Предлагали правой рукой Алумова стать – и отказался?

– Издеваешься, дядя Иван? – вышел из себя Тихон. – Думаешь, я к вам, большевикам, только по молодости, по глупости тянулся?..

Иван Алексеевич ничего не успел сказать – вызвали на допрос. Вернулся с разбитыми губами, разорванной на груди рубахой. Хоть и жалко было Тихону его, но не утерпел:

– Сам-то что язык не придержал? Других горазд учить…

– А дела у них, видать, паршивые, – с кряхтеньем уселся на пол Резов. – Сурепов и меня Алумову в заместители сватал. Своих иуд не хватает, так среди нас ищут. Этот офицерик еще гоношится, а полковник – битый волк, облаву за версту чует…

Иван Алексеевич подложил под голову свернутый пиджак, улегся рядом с Коркиным.

Удивляло Тихона настроение Резова. Перед мятежом все ворчал, а теперь, когда город взяли мятежники, будто успокоился. Стал прежним, уверенным в себе, в большевистской правде, которая все равно верх возьмет.

Задремал Тихон. И снилось ему, как зеленым полем идут они с Сережкой Колпиным к белому городу на горизонте. И вроде уже не чистое поле это, а выгнутая поверхность того самого простреленного глобуса, который Тихон видел в кабинете начальника контрразведки. А там, где только что стоял белый город, зияет черная дыра…

Свирепыми окриками надрывая глотки, в коридоре затопали конвоиры. Федор Смолин подскочил к двери, прислушался, потом заглянул в скважину. Вернувшись, сообщил:

– Из класса напротив всех увели.

– Куда? – вырвалось у Тихона.

– На набережную, с барышнями гулять, – угрюмо бросил Степан Коркин.

– Может, в тюрьму? – гадал Тихон.

– Будут эти собаки на нас харчи переводить. Скорее бы, а то только душу тянут…

Не сразу эти слова дошли до Тихона. А когда понял, о чем говорит механик, – от страха спина как заледенела.

Прислушался, не раздадутся ли залпы во дворе гимназии. Но выстрелы по-прежнему вразнобой щелкали у Которосли. Над прямоугольной башней ткацкой фабрики все так же полоскался в ясном небе красный флаг.

И, глядя на него, Иван Алексеевич гордо произнес, будто бы и не расслышав, что сказал Коркин:

– Вот он – наш! Молодцы ткачи!..

Через час их согнали во двор гимназии, построили. Повели мимо Гостиного Двора, через Театральную площадь. По святцам никакого праздника нет, а над Казанским монастырем неумолчно трезвонят колокола.

Здесь колонну обступили крикливые базарные торговки, старухи в салопах. То мелко крестились, то грозили кулаками, сыпали проклятия. Норовя попасть в глаза, самые ретивые бросали в арестованных песком.

На Семеновской площади мимо колонны пронесся грузовой автомобиль, в кузове – увешанные оружием офицеры. Лица злые, решительные, в глазах ненависть. Вывернув на Ильинскую улицу, умчались в сторону Демидовского лицея, откуда доносилась пулеметная стрельба, ухали артиллерийские разрывы.

Крутым Семеновским спуском колонну арестованных подвели к деревянному причалу. К нему только что приткнулся пароходик «Пчелка», на котором горожане переправлялись на другую сторону Волги.

– Уж не в Заволжье ли нас?

– Нет, что-то они другое задумали, – ответил Тихону Резов.

– Молчать! – рявкнул конвоир в чиновничьей фуражке; как палкой, замахнулся винтовкой.

Офицер с подвешенной на черной косынке рукой пересчитал их, приказал заходить на «Пчелку».

– Чего с ними канителимся, господин поручик! – обратился к нему конвоир в чиновничьей фуражке. – Привязать каждому на шею по булыжнику – и в Волгу.

– Всему свое время, – равнодушно сказал офицер.

Следом за Резовым Тихона спихнули в трюм.

Заклокотал двигатель, «Пчелка» отвалила от причала, развернулась. Не прошло и трех минут, как двигатель смолк, точно подавился. Пароходик закачался на одном месте, обо что-то глухо ударился бортом.

– Выходи! Выходи быстро! – закричали сверху.

Арестованные поднялись на палубу. «Пчелка» причалила к дровяной барже, стоявшей на двух якорях напротив Волжской башни. На дне баржи лежали и сидели на березовых сырых кругляках люди.

С парохода сбросили длинный деревянный трап. Тихон пригляделся к худенькому матросу, крепившему на кнехте чалку. Где он его видел? Матрос поднял острое лицо – и Тихон узнал паренька-красногвардейца, с которым в октябре прошлого года прятались в зимнем саду губернаторского особняка.

Последняя группа арестованных сошла с парохода, когда с баржи на него перепрыгнул мужчина в кургузом пиджачке.

– Господа! Господа! Я не большевик, я работал в акцизе!..

Конвоир в чиновничьей фуражке вскинул винтовку и, зажмурив глаза, выстрелил. Но пуля угодила точно – человек, который не был большевиком, взмахнул руками и кулем свалился в воду…

Офицер, с рукой на перевязи, забрался на капитанский мостик:

– Господа-товарищи! Я вам не препятствую, вы можете провозгласить здесь, на барже, любое равенство и братство. Но завтра, послезавтра, после послезавтра мы будем проверять вас по счету. И вас должно быть ровно двести семьдесят четыре, не важно – живых или мертвых!..

Офицер был какой-то чудной – дергался, то и дело почесывался, строил гримасы. Потом достал из нагрудного карманчика стеклянную трубочку. Понюхал из нее сначала одной ноздрей, потом другой. С минуту стоял молча, блаженно щурясь.

– Дядя Иван, табак он, что ли, нюхает? – спросил Тихон Резова, с отвращением уставясь на офицера.

Иван Алексеевич усмехнулся:

– Кокаин это, Тишка…

– Что такое? – не понял тот.

– Страшная штука. Он за этот порошочек отца с матерью зарежет.

Офицер убрал стекляшку в карман, продолжил:

– Предупреждаю: если не досчитаюсь, живого или мертвого – не важно, прикажу расстрелять каждого десятого. Сбегут двое – каждого девятого, трое – каждого восьмого! И так далее, арифметика ясная…