Борис Сударушкин - Последний рейс «Фултона»

Готовился последний удар по мятежникам, все еще удерживающим разрушенный центр города…

Маслов понимал – «кампания» проиграна. Офицерские отряды дрались отчаянно, но в этом отчаянии была обреченность смертников.

Генерал сидел в штабе и не руководил, не приказывал, а только выслушивал доклады, кивал и думал об одном: час уже пробил, и надо спасать собственную седую голову. Второй раз большевики не помилуют. Ну, можно продержаться день, два, а дальше?.. Вся эта озверевшая штатская сволочь – лавочники, чиновники, сопливые гимназисты – вот-вот разбежится. Красные наступают по всем правилам, у них артиллерия, у них огромная поддержка в рабочих кварталах…

Генерал подписывал какие-то бумаги, а сам все думал. И ему показалось, что нашел выход.

Он вызвал одного из самых расторопных и осведомленных офицеров – ротмистра Поляровского.

– Где у нас этот… германский лейтенант?

– Председатель комиссии по делам военнопленных? – уточнил Поляровский.

– Он самый, – буркнул генерал, раздражаясь, что в таком деликатном деле ему приходится юлить даже перед ротмистром.

– Вместе со всеми военнопленными – в городском театре. Как вы помните, полковник Перхуров объявил Германии войну и перевел их из Спасских казарм…

– Чем они занимаются? – перебил Маслов.

– Грабят магазины, квартиры, – спокойно доложил Поляровский. – Кроме того, лейтенант Балк приютил в театре толпу обывателей. Конечно, не бескорыстно, за определенную мзду – берет мукой, сахаром и, наверное, драгоценностями.

Генерал брезгливо поморщился.

– Какие у нас с ним отношения? Не было ли столкновений?

– Полковник Перхуров приказал провести тщательную проверку личного состава. В результате несколько «покрасневших» военнопленных пришлось арестовать и отправить на баржу.

– Ну и как реагировал Балк?

– Он не в обиде. В приватной беседе говорил мне, что так и ему спокойней – некому теперь большевистской агитацией сбивать с толку других солдат.

– Разумный офицер, – похвалил Маслов. – Он честолюбив?

– Весьма. Лейтенантское звание его явно не устраивает.

Задумавшись, генерал забарабанил пальцами по столу.

– Приведите его сюда, – наконец сказал он.

– Под охраной?

– Нет. Постарайтесь по доброй воле.

– А если заартачится?

– Тогда приведите силой. Нам деликатничать некогда.

– Слушаюсь! – и Поляровский, козырнув, вышел из кабинета.

Генерал сразу же вызвал адъютанта.

– Передайте, чтобы все члены Военного совета немедленно явились на совещание…

…Лейтенант Балк изрядно перетрусил, когда к нему в артистическую уборную вломился русский офицер с белыми глазами убийцы. Балк лежал на продавленной козетке. И до того растерялся, что даже не встал. Но офицер довольно вежливо сообщил, что лейтенанта хочет видеть «главноначальствующий».

Балк успокоился и приказал денщику подать сапоги.

В последние дни театр превратился в склад-барахолку, где можно было увидеть и корзину с детским бельем, и тюки грубошерстного шинельного сукна, и даже часы в футляре красного дерева, с маятником, похожим на медный тазик. Лейтенант никак не мог понять, как предприимчивый немецкий фельдфебель сможет доставить этого монстра в несколько пудов в далекую Германию. Сам Балк был осмотрительнее – собирал ценности, которые можно унести в кармане.

Перевод из обжитых казарм в театр сначала огорчил лейтенанта. Но вскоре он понял – нет худа без добра, как говорят русские. Огненный фронт прорезал город у самых Спасских казарм, рядом, взметая булыжники, рвались снаряды. И теперь здание городского театра с толстенными стенами не казалось лейтенанту таким уж плохим, неустроенным местом – в нем безопасней, чем в казармах, можно было отсидеться в эти ужасные дни.

После того как снаряд пробил крышу гимназии Корсунской, на новое место перебрался и штаб. Теперь он находился в здании банка на Варваринской улице.

Балка ввели в вестибюль, где на полу валялись бумаги, штемпеля, рваные гроссбухи, сломанные счеты и даже – георгиевские кресты, которыми в начале мятежа награждали особо отличившихся. Перхуров где-то целый ящик раздобыл.

Поляровский пнул попавшийся под ногу крест, завернул в коридор. У стен спали со скатками под головами солдаты из караула; задрав тупоносые стволы, стояли пулеметы. У дверей кабинета главноначальствующего Поляровский вяло козырнул немецкому офицеру и исчез.

Как только лейтенант Балк вошел в кабинет, генерал Маслов открыл последнее заседание Военного совета:

– Господа! Если положение города на двенадцатый день после начала восстания было признано угрожающим, то на пятнадцатый день оно стало катастрофическим. Мы потеряли артиллерийские склады, мост через Волгу, вчера – Заволжье…

– Безобразие! – вставил Лаптев. – Заложили под мост двадцать пять пудов взрывчатки и не успели уничтожить его. Бежали, струсили.

– Вас бы туда! – огрызнулся один из офицеров штаба. – Артиллерийских снарядов нет, патронами от трехлинеек набиваем пулеметные ленты, да и они кончаются. А у красных бронепоезда, пушки…

– Вчера мы сделали последнюю попытку прорвать фронт у Романовской заставы, – опять заговорил генерал. – Кинули туда офяцеров-боевиков, но наступление захлебнулось. Полковник Перхуров по какой-то причине не смог исполнить задуманное – ударить красным в тыл…

Начальник контрразведки Сурепов язвительно произнес:

– Здесь собрались все свои, генерал. Полковник и не думал возвращаться сюда с подкреплением, как пытался нас уверить, а просто-напросто удрал.

– В придачу забрал из банка два с половиной миллиона рублей! – хмуро добавил Савинов. В эту холодную ночь тучный лидер городских меньшевиков исходил потом. – Эти деньги и нам бы пригодились…

Лаптев, несмотря на отчаянность ситуации, не мог скрыть завистливого восхищения:

– Ну, хват! Всех вокруг пальца обвел!

– Мы отклоняемся от обсуждения вопроса, ради которого собрались, – ладонью похлопал по столу Маслов. – Союзники, обещавшие высадить десант на Севере, не сдержали своего слова. Восстание в соседнем уездном городе, видимо, также не увенчалось успехом.

О судьбе господина Савинкова нам ничего неизвестно, можно предполагать самое худшее…

– Тоже не пропадет, вывернется, – желчно заметил Сурепов.

– Таким образом, нам неоткуда ждать помощи, – заупокойно продолжал генерал. – Фронт разваливается. Многие покинули свои боевые места и занимаются мародерством, перепились. Красные войдут в город с часу на час…

Барановская, словно задыхаясь, широко открыла рот. Деликатный немецкий офицер поспешно отвел глаза в сторону. Но и мужчины – опора мятежа – в эту ночь держались не лучше.