Дарья Плещеева - Игра с Годуновым

– За Онисимом послали, он прибежал, чуть жену насмерть не зашиб. Из дому выгнал чуть ли не в одной рубахе. Она к братьям своим побежала. Они оба – недаром кожемяки, силища в руках – сам разумеешь… А братья через два дня подкараулили Архипку да начали лупить. Хорошо, добрые люди поблизости случились, поп какой-то мимохожий вмешался, дай ему Бог здоровья, сразу отняли парня. И эти братья Аникины грозились совсем его убить.

– Ну так приходи к нам в приказ, пиши кляузу, я научу, как составить, делу тут же ход дадим. Пусть кожемяки Бога молят, чтобы батогами отделаться.

– Приду, да только… Просьбишка у меня, Иван Андреевич. Спрятать надобно Архипку. Они же за моим двором следят. Оба злы, как черти. А у них еще товарищи, такие же безмозглые, только и умишка, что в кулаках. А он же не может безвылазно у меня в чулане сидеть, до ветру сбегать надобно, да и скучно ему там. Что им стоит перемахнуть через забор да ткнуть Архипку ножом? Потом хоть самому Годунову жалуйся – с того света не вернешь.

– Ты его, выходит, приютил?

– Да. У себя пока спрятал. Мой кум Василий собирается в Муром за солью, да с ним еще наши купцы, поедут двадцатью санями. Я бы с ними Архипку и выпроводил. Там бы его хорошему человеку с рук на руки сдали, там бы и остался.

– Да коли он никакого ремесла не знает?

– Пусть мешки в амбарах таскает! – вдруг рассвирепел купец. – Говорил я дурню Онисиму! Говорил! Да хоть бы его к сапожнику в ученье отдал! Пусть бы всю жизнь подметки приколачивал! Так нет же – единое чадо мужеска пола, наследничек!

– Грамоте знает?

– Молитвослов по складам разбирает. Нет, в приказ его нельзя брать. Может, там, в Муроме, его женят? Там бы остался, от меня подалее, глаза б мои на него не глядели!

– В шестнадцать он уж жених. – Деревнин вспомнил о Михайле. По решению Стоглавого собора, случившегося чуть ли не полвека назад, женить можно даже с пятнадцати, и того решения никто не отменял. Михайла, выходит, уж лет шесть как жених, и ведь просил сын, чтобы посватали хорошую девку, просил!.. Может, та, о которой говорила утром Марья, подойдет?

– Но когда обоз снарядят – неведомо. Сделай божескую милость, помоги спрятать! К тебе на двор эти сукины сыны не полезут. Настолько у них ума, поди, хватит. Охота им с Земским двором связываться!

– Ну что же… Придется помочь, авось на том свете зачтется. Вот что – я завтра, как начнет темнеть, к тебе соседа, Тимошку, пришлю. А ты дай ему деньгу.

Тимошка, здоровенный парень, нанялся на строительство будущего Зачатьевского храма, как пошутил Деревнин, конно, людно и оружно, то бишь – со своими санями и своей лошадью.

– Деньгу-то дам. А ты Архипку в Остожье, что ли, спрячешь? Или иное место сыщешь?

– Сперва – в Остожье. Дале – как Бог даст. Только растолкуй, где Тимошке с санями ждать, чтобы твоего Архипку к нему неприметно вывели. А там, в санях, будет солома, он в солому зароется и так поедет.

На том и расстались.

Подьячий вернулся на Земский двор, где остались незавершенные дела и дремал в ожидании Митя. Стало вроде потише – главная суматоха была там с утра.

Деревнин не собирался раньше положенного времени уходить из приказной избы, а лишь когда православный люд потянется к церквам. Он хотел было отстоять службу, да ноги уже не держали и соображение отказывало, того гляди, рухнешь в Божьем храме на пол да и уснешь, свернувшись калачиком. Дома подьячий хорошо поел и ушел спать, а переговоры с Тимошкой решил поручить Марье – и ей же следовало встретить потом сани с Архипкой. Марья ловка, бойка, ей это будет в забаву. Опять же – у нее по всему Остожью соседки, подружки и кумушки, потом найдет куда на время пристроить парня.

А дружба с Гречишниковым подьячему пригодится. Услуга за услугу – на том мир стоит.

Все это время Деревнин думал, как бы поскорее освободить Воробья от мертвого тела. Коли по уму – так хорошо бы его подбросить к Крымскому двору. Это его новых обитателей девка – пусть они с ней и разбираются. Других забот хватает. Хотя за наглость убийц и следовало бы наказать.

Кто там теперь поселился – Деревнин плохо понимал. Он спросил у приказных на Земском дворе, но они мало что могли поведать. Пришел караван из каких-то дальних степей, с целым табуном лошадей, с верблюдами, и что они делают за ветхим, наскоро залатанным и бревнами подпертым забором, охраняемые стрельцами, – не деревнинского ума забота. Одно слово – орда. И коней, сказывали, как истинные ордынцы, режут на мясо. Хотя кое-что припомнить он все же мог – на Москве живет в заложниках то ли сын, то ли племянник, то ли киргизского, то ли еще какого хана, так, может, посольство с ним как-то связано. О делах, не имевших прямого отношения к Земскому двору, Деревнин старался не знать лишнего – он не Змей Горыныч, башка на плечах всего одна, да и та от избытка сведений скоро вдоль и поперек треснет.

Вот ежели бы на Крымском дворе случилась неприятность да прибежали оттуда в приказную избу с жалобой, то пришлось бы разбираться, кто таковы и зачем пожаловали. А коли молчат, то до них и дела нет.

Наутро в приказной избе, как всегда, толпился народ: иной приволок кляузу, составленную площадным подьячим, и пробивался с ней к самому судье, в худшем случае к дьяку; иной стоял с корзинкой, в которой было подношение подьячему, занятому его делом; иной держал за шиворот собственноручно пойманного и приведенного вора, при этом рожа вора вся была в кровавой юшке; иной с львиным рыком навис над столом, за которым уже трудились писцы и подьячие, потрясая оторванным рукавом шубы. Все это был московский люд, гомонящий и яростный, а никаких гостей с Крымского двора не наблюдалось.

Деревнин удалился в отдельную каморку, чтобы отобрать сказку у второго налетчика. Тот сказался Авдейкой Кривым, и точно – был крив. В старых сказках, извлеченных из позапрошлогодних столбцов, говорилось о кривом человеке со шрамом поперек лба, что, ловко орудуя кистенем, до смерти убил попа из Кисловской слободки. Шрам точно был, летучий кистень у Авдейки отобрали стрельцы. Налетчик врал напропалую. Подьячий понимал, что на тот свет молодцу неохота, но уж больно много грехов накопилось. Они пререкались до самого обеда, причем ловкий Деревнин вызнал много любопытного и уже знал, откуда можно извлечь Авдейкину зазнобу и его престарелого родителя.

В обед же пришел Воробей.

– Как тобой сказано, то в точности исполнено, – сказал он.

– Опись принес?

– Принес.

– Давай сюда.

Воробей протянул листки.

– Вот она. Под подол, ты уж прости, не заглядывал, а что сверху…

– «Шуба на бобре», – прочитал Деревнин. – «Под ней халат тонкого сукна, рудо-желтый, с нашитыми узорами. Под халатом порты широкие, как мужские. Сапоги с меховой оторочкой, красные. На шее цепь с тремя подвесками, одна под другой, серебряная, кольца большие, в подвесках самоцветы, название неведомо. Серьги черненого серебра. На правой руке, на пальце, перстень с бирюзой, остроносый…» Как это – остроносый?