Александр Ушаков - Крестные братья

– Храмы, конечно! – поспешил пояснить Ветров. – Там их больше, чем где бы то ни было! И один прекраснее другого…

– Но Святая София, надеюсь, вне конкуренции?

– Конечно, – кивнул головой Ветров, сворачивая с асфальтовой дорожки на проселочную, усыпанную мелкой галькой.

– А вы сами видели ее? – спросила Наташа.

– Да.

– Тогда расскажите мне о ней!

– Это бесполезно! – рассмеялся Ветров. – Проще, наверное, описать радугу или северное сияние! Тем более что вы сами через пару дней увидите эту церковь. А я лучше расскажу вам легенду о создании Святой Софии. Хотите?

– Конечно!

– Святую Софию построил Юстиниан, – начал Ветров, – пожелав таким образом не только увековечить себя в истории, но и затмить этим собором все созданное до него. О том, какой должна быть церковь, императору во сне рассказал ангел. Строил Юстиниан свою Святую Софию целых шесть лет. И в конце концов достроился до того, что решил вымостить в ней пол золотыми плитами. И его едва удалось отговорить от этой затеи. Ведь денег в казне к тому времени почти не оставалось, и даже чиновникам перестали платить жалованье. Но и без золотого пола в церкви было на что посмотреть! И когда сам Юстиниан вошел в храм в день его освящения, он, изумленный увиденным, воскликнул: «Соломон! Я превзошел тебя!» Ну а в том, насколько император был прав, – закончил свой рассказ Ветров, – вы скоро убедитесь сами…

По пыльной белой дороге они взошли на довольно высокую гору, где и находился храм Афродиты. Их взорам представилось несколько полуразрушенных мраморных колонн, обвитых плющом и дикими розами, и две такие же полуразрушенные стены, по которым шныряли изумрудно-зеленые ящерицы.

И глядя на царившее сейчас запустение, было даже трудно представить, что когда-то здесь лилось вино и пелись песни во славу жизни…

«Все пройдет» – было написано на перстне царя Соломона. И мудрый царь был прав. Все, что имеет на этом свете рождение, рано или поздно превращается в тлен. «Всему, – как вторил Соломону не менее мудрый Экклезиаст, – свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать, время насаждать, и время вырывать посаженное…»

Все так. Сначала исчезли веселые эллины, потом постепенно с лица земли сходят построенные ими храмы. А рано или поздно наступит и тот день, когда и сама Земля навсегда уйдет в небытие, ибо ни-что не вечно под луной…

Попав из мира настоящего в мир давно ушедший, и Наташа и Валентин, стоя у полуразвалившихся мраморных колонн, долго молчали, думая, видимо, об одном и том же. О великом смысле жизни и о ее непостижимой бессмысленности. Ведь на кладбищах всегда думается о подобных вещах.

– И все это, – наконец нарушил торжественное молчание разрушенного храма Ветров, – суета и томление духа…

Наташа взглянула на него, но ничего не сказала. Да и что можно было добавить к столь точным по отношению к нашему бытию словам?

Ничего. Все правильно: суета и томление духа…

С горы, на которой возвышался храм, открывался великолепный вид на море.

Подойдя к самому обрыву, они, к своему изумлению, обнаружили могильную плиту, на которой вместе с православным крестом была выбита следующая надпись:

ЗДЕСЬ НАШЕЛ СВОЕ ПОСЛЕДНЕЕ УСПОКОЕНИЕ

ПОДПОЛКОВНИК РУССКОЙ АРМИИ

АНДРЕЙ ФИЛИППОВИЧ ВЕРКОШАНСКИЙ,

УМЕРШИЙ ОТ ТОСКИ ПО РОДИНЕ

В 1925 ГОДУ.

Бог ведает, какими неисповедимыми путями попал на этот забытый Богом греческий остров русский подполковник Веркошанский и сколько ему пришлось выстрадать, прежде чем придумать самому себе подобную эпитафию.

Впрочем, Бог тут ни при чем. Революция, словно осенний ветер листья, разметала по всему свету от Парижа до Шанхая белую гвардию. И там, в парижских и шанхайских кабаках, обливалась она под балалаечный звон горячими слезами по родным русским березам и широкому снежному полю, по которому мчалась когда-то на удалых русских тройках, не ведая о том, что существуют на свете РСДРП и Интернационал…

– Валя, – едва сдерживая слезы, проговорила Наташа, – мы обязательно вернемся сюда и принесем цветы.

И Ветров, понимая, что Наташа поймет все как надо, положил ей на плечо руку и слегка прижал ее к себе.

Так простояли они несколько минут. Потом, по-клонившись праху этого русского человека с изломанной, как и у большинства настоящих русских, судьбой, медленно пошли прочь.

– Скажи мне, – переходя на «ты», спросила Наташа, когда они прошли метров сто, – ради чего гибли все эти люди?

Если бы только Наташа знала, сколько раз задавал себе этот вопрос Ветров с того самого дня, когда по-настоящему заинтересовался историей. И дейст-вительно, за что умирали русские офицеры?

Говорят, за Россию. Только вот за какую? Ведь у каждого была своя, собственная Россия…

Это теперь, спустя чуть ли не восемь десятков лет, легко рассуждать, кто был прав, а кто нет. Хотя даже и сейчас у каждого мало-мальски грамотного человека, знакомого с историей России, есть своя точка зрения и на русскую революцию, и на русское офицерство.

Конечно, русские офицеры сражались за Россию дворянскую, не понимая того, что вишневый сад давно уже отцвел и заложен. Их чаще всего трагическая судьба должна восприниматься как часть трагической судьбы самой России, страны, которая по количеству выпавших на ее долю и пережитых ею испытаний давно уже должна быть зачислена в лоно святых.

Да, Ветров многое понимал в истории России и знал, что большинство таких вот Веркошанских погибло зря. Но тем не менее при словах «белая гвардия» ему всегда становилось грустно, как бывает грустно на кладбище, где лежат близкие люди. И точно такую же грусть он испытывал и сейчас, стоя у этой потрескавшейся могильной плиты с выбитым на ней православным крестом.

Однозначно ответить на вопрос Наташи Ветров не мог, а говорить обо всем том, что пронеслось у него сейчас в голове, ему не хотелось даже с нею. И потому он сказал:

– Я бы мог назвать тебе тысячи причин, но ни одна из них не поможет понять всего этого… Мне кажется, что надо было просто прожить жизнь ну хотя бы подполковника Веркошанского. Только человек, который сам себе написал подобную эпитафию, смог бы ответить на этот вопрос…

– Наверное, ты прав, – качнула головой Наташа, – подобное надо пережить…

Почти до самого пляжа они молчали. И тем не менее у Ветрова родилось ощущение, что эта прогулка к развалинам древнего храма и особенно одинокая и забытая всеми могила русского офицера сблизили их.

– А мы думали, – улыбнулся лежавший рядом с Еленой на огромном разноцветном полотенце мсье Николя, – что вы уже не придете!

– Мы были в храме Афродиты, – ответил Ветров, искоса поглядывая на раздевавшуюся Наташу.