Леонид Млечин - Один день без Сталина. Москва в октябре сорок первого

Военный госпиталь, в котором служил хирург Николай Михайлович Амосов – будущая знаменитость, академик, Герой Социалистического Труда и лауреат Ленинской премии утром 16 октября через Калужскую Заставу въехал в Москву:

«При входе в город встретили батальон ополчения, идущий защищать столицу, длинная колонна пожилых мужчин. Идут не в ногу. В последнем ряду шагают сестрички… Магазины закрыты. Жалюзи спущены на витрины. Народ суетится возле домов. Связывают пожитки, укладываются на тачки, на детские коляски. Кое-где грузятся машины, выносят из квартир даже мебель. Около стоят женщины и смотрят с завистью: «Небось, начальники бегут».

«Ранним утром 16 октября, – вспоминал один из московских партийных работников, – я направился в отделение Рижской железной дороги для уточнения перемен за ночь на линейном участке, где железнодорожники-путейцы должны были разобрать пути от станций Новый Иерусалим и Истра.

Картина, которую я увидел, поразила меня. По бульварному кольцу к Ярославскому шоссе двигалась масса людей, нагруженных скарбом. Некоторые волокли тележки, детские коляски, наполненные вещами. Люди торопились уйти из Москвы. В воздухе клубился пепел от сожженных бумаг. Одна женщина, узнавшая меня, доверительно спросила:

– А правду говорят, что товарищ Сталин уехал из Москвы?

Я объяснил, что это провокационные слухи, чтобы вызвать панику»…

Горожане видели, что начальники грузят свое имущество, берут семьи и бегут. Все пришли к выводу, что Москву не сегодня-завтра сдадут. Приказ об эвакуации спровоцировал панику.

В Москве не топили, обещали начать отопительный сезон с 15 декабря. Кто не уехал, мерз. Закрылись поликлиники и аптеки.

Самым тревожным было полное отсутствие информации. Власть, занятая собственным спасением, забыла о своем народе.

«Бодрый старик на улице спрашивает:

– Ну почему никто из них не выступил по радио? Пусть бы сказал хоть что-нибудь… Худо ли, хорошо ли – все равно… А то мы совсем в тумане, и каждый думает по-своему».

Через шесть десятилетий обозреватель «Комсомольской правды» Леонид Репин вспоминал:

«16 октября 1941 года я был еще маленьким. Я помню внезапно, страшно обезлюдевший город. На Люсиновке, по которой мы с матерью шли в сторону Даниловского универмага, люди отчего-то встречались редко, и все очень быстро, обгоняя нас, шли или бежали. Изредка проезжали машины, громыхая и дребезжа по булыжной мостовой. Я не знал, куда и зачем меня мать вела, но скоро мы оказались внутри Даниловского универмага.

Он был совершенно пустым. Только две женщины торопливо разбирали витрины, уставленные всякой посудой и вазами с бумажными цветами. Мать подошла к ним и о чем-то поговорила. Одна из женщин кивнула. Мать достала из сумочки деньги и отдала их женщинам. Потом взяла с витрины небольшую фарфоровую вазу в поперечных красных полосах, и мы пошли домой. Мама сказала мне, что давно мечтала об этой вазе и даже ходила не раз смотреть, не купил ли ее кто-нибудь.

Потом, спустя много лет, я понял, что она купила вазу в полной растерянности: не знала, что делать, когда вокруг все бегут. Нам-то бежать было некуда».

«Улица Горького была совершенно пуста, а в Столешниковом полно народу, и все чем-то в спешке торгуют с рук, – рассказывала В.О. Берзина, в ту пору машинистка проектного института «Гипрохолод». – В основном пытались продать ювелирные изделия, всякий антиквариат, редкие книги… Отдавали почти даром, но я не видела, чтобы кто-нибудь что-то купил. Не знаю зачем, но я купила маленькую фигурку собачки из датского фарфора. Мне стало жалко древнюю старушку, которая ее продавала…»

А.И. Епифанская работала в детской библиотеке Л.Н. Толстого на Большой Полянке:

«Библиотека была открыта, но никто, конечно, не заходил. Я сидела одна и глядела в окно. Неподалеку от нас находились продуктовые склады магазинов, и я хорошо видела, что их двери были открыты. Люди выходили, нагруженные продуктами. Я тоже пошла посмотреть. Оказалось, что продукты раздавали совершенно бесплатно! Всем желающим! Мне достались консервы – гречневая каша с тушеным мясом. Их надолго хватило!»

Будущий писатель Даниил Данин вышел из окружения и поздно вечером 15 октября добрался до станции в Наро-Фоминске.

«Сел в последний поезд, шедший без огней, и затемно, в шесть утра приехал в Москву. Метро не работало – то ли «еще», то ли «уже». В слякотно-снежных предрассветных сумерках я пер от Киевского к Земляному Валу пешком в разбитых фронтовых ботинках. По раннему часу дозвонился до брата Гриши. Он сказал, что их «Шарикоподшипник» эвакуируют в Куйбышев.

Часов в девять-десять утра пошел на Черкасский – в Гослитиздат, где были тогда редакции «Знамени» и «Красной нови». По дороге на Маросейке побрился в пустой парикмахерской, вышел, не заплатив, и мастер не остановил меня, а уже в Гослите, доставая носовой платок, обнаружил в кармане белую салфетку из парикмахерской. Вот такая была всеотчужденность, такой лунатизм. В Гослите было пусто, и все двери стояли настежь. На третьем этаже бродила по коридору женщина с толстой папкой в руках. Узнала меня, ни о чем не спрашивая, протянула тяжелую для ее рук папку, сказала, что это рукопись перевода «По ком звонит колокол», сказала, что не может уйти, пока не препоручит кому-нибудь эту рукопись, просила меня спасти ее. Это была тихо-безумная Сабадаш – завредакцией «Знамени». Весь день 16-го искал с кем бы встретиться, но телефоны молчали»…

Когда мы говорим об эвакуации из города, не должно быть поколенческого высокомерия – что же вы сплоховали и сбежали, Москву-то не взяли? Тогда никто не знал исхода битвы за город. Естественно, что очень многие москвичи не хотели оказаться под немцем, поэтому они и покинули город. В этом нет ничего предосудительного. А для кого-то это было смертельно опасно – для партийных работников, чекистов и их семей, для евреев. Эвакуированные евреи стали поводом для насмешек и ненависти. Но им никак нельзя было оставаться в оккупации. Это был народ, который немцы обещали уничтожить полностью – до последнего человека.

Например, из 93 тысяч латвийских евреев в сорок первом успели уйти не более 19 тысяч. Все оставшиеся были убиты немецкими войсками и их латышскими пособниками.

Эвакуировались женщины, дети, старики – сражаться они не могли. А мужчины сражались в Красной армии. Вообще говоря, евреи-фронтовики могли считать себя несправедливо обойденными вниманием. Ведь по числу награжденных боевыми орденами и медалями среди народов Советского Союза евреи (малочисленная этническая группа) находились на четвертом месте – после русских, украинцев и белорусов…

Летом сорок первого Красная армия оставляла города, не предупредив население, и люди оказывались во власти оккупантов. Кто успел бежать – без вещей, денег и документов – спас себе жизнь. И сразу же выявился классовый, клановый характер советского общества. Когда простые граждане брели из оставляемого войсками города пешком, семьи начальства вывозились на автотранспорте и поездах с относительным комфортом.