Пьер-Амброзио Курти - Под развалинами Помпеи. Т. 1

Оставим на время Мунация Фауста и Неволею Тикэ, с которыми мы вскоре встретимся, и, не следуя более за купеческим судном, плывущим в Италию и вошедшим уже в Сицилийское море, я поведу читателя в Рим.

Взойдем на Палатинский холм и вступим в дом Августа, усыновленного Юлием Цезарем, провозглашенного императором и после битвы при Акциуме сделавшегося неограниченным властелином Рима и Римской империи. Так было в действительности, хотя Август никогда не желал, чтобы кто-нибудь, кроме его рабов, называл его dominus, государем; запретил и своим сыновьям, и племянникам величать себя взаимно этим титулом и лишь по настоянию своих друзей согласился принять высшую власть и то только на десять лет, по прошествии которых комедия повторилась: право единодержавной власти было предложено ему на другие десять лет и затем снова, пока он был жив.

Сперва Август жил близ римского форума, повыше так называемых в то время лестниц ювелиров, в доме, принадлежавшем оратору Кальвию; но потом он перешел на Палатинский холм, в дом, столь же почти простой и скромный, Квинта Гортензия, соперника по красноречию знаменитого Цицерона. Этот дом не был замечателен ни по своей обширности, ни по своей архитектуре, и Светоний вспоминает о том, как были тесны его портики и как просты колонны из камня, взятого с горы Альбано; действительно, он казался простым и бедным по сравнению с роскошным дворцом Скаурия или с домами многих других патрициев. В его комнатах не видно было мраморов, на полах не было рисунков и дорогой мозаики, чем отличались в то время жилища всех богатых людей; убранство комнат было так же простое, на стенах не было картин, по углам и нишам не красовались статуи; тот же писатель вспоминает лишь об одном предмете роскоши, тут находившемся и заключавшемся в мурринской чаше, принадлежавшей Птоломею. Будучи прост во всем, Август, по сказанию историков и самого Плутарха, был воздержан и в пище, довольствуясь обыкновенным хлебом, мелкой рыбой, свежим сыром и тем сортом фиг, которые спеют дважды в год.

Какая противоположность по сравнению с роскошью и изысканностью, какой любил окружать себя Юлий Цезарь, от которого перешли к нему власть и богатства!

Не склонный к пышности, Август, по словам Плутарха, не любил также богатой и изящной одежды и не занимался своим туалетом. Когда ему чесали и завивали волосы, он вместо того, чтобы смотреться в зеркало, читал или писал; одевался в платье, сшитое его женой и дочерью, которая умела ткать и была приучена ко всем домашним работам, так что о ней можно было сказать, как о древней римской матроне: domum mensit, lanam fecit, то есть сидит дома и прядет шерсть.

Не занимаясь своим собственным туалетом, он думал, однако же, о туалете других, желая сделать его менее пышным; говорят, он мечтал даже о том, чтобы ввести вновь в употребление простое древнее одеяние. Однажды, присутствуя в народном собрании и заметив множество черных мантий, он воскликнул с негодованием: «Это ли римляне, властители мира, – люди в длинных тогах?»

Но я сомневаюсь, чтобы любовь к простоте была у Августа искренней; она как-то не ладится со следующими словами, которые сказаны были им одному миланцу, угостившему его слишком скромным пиром: «Я не думал, что мы находимся друг к другу в близких отношениях»; не ладится она также с его страстью к азартным играм, к драгоценной мебели и коринфским бронзовым вазам; страсть в Августе к этим вазам была столь общеизвестна, что она побудила какого-то остряка подписать под статуей этого императора: «Отец мой серебряник, а я бронзовщик».

Пройдем без внимания мимо толпы придворных, с раннего утра собирающихся под перистилем дома и тревожно ждущих появления божественного Августа, divus Augustus, – таким титулом позволял величать себя этот скромный человек, – чтобы представиться ему; между тем как он, мало заботясь о них, занимается в своей Сиракузе, или музеуме, – так звал Август комнату в верхнем этаже своего дома, куда уходил всякий раз, когда не желал, чтобы посетители отрывали его от работы.

Последуем лучше вот за той дамой, красивой, молодой и величественной, которой придверник отвесил глубокий поклон и перед которой толпа, наполняющая собой комплувиум [23] Комплувиум – передняя часть дома, открытая по сторонам и защищенная навесом от дождя. , почтительно расступилась, хотя и не удостоилась ни одного ее взгляда. Не обращая никакого внимания на прислужницу, возвестившую громким голосом ее имя, и на пение Амианта, анагноста [24] Анагност – невольник, обязанностью которого было читать громким голосом своему господину в таблинуме, то есть в комнате для занятий, или в триклиниуме, то есть в обеденном зале. Амиант – имя такого чтеца при Ливии Августе, певшего также, как свидетельствует одна из надписей, под аккомпанемент лиры песни Гомера. или чтеца Ливии, аккомпанирующего себе на лире, она вступает уж на порог эзедры, то есть залы, предназначенной для разговоров, где Ливия, жена Августа, наслаждавшаяся перед тем красотами песен Гомера, которыми, превосходно передавая их на греческом же языке, упомянутый невольник умел развлекать свою госпожу, встретила свою гостью очень благосклонной улыбкой.

Эта гостья Ургулания, молодая римская матрона, как мы видели, изящная красавица и с гордым выражением в лице; она в большом почете у Ливии, ничего не предпринимающей без ее совета, поверяющей ей все свои намерения и все тайны и принимающей ее и в то время, когда двери ее комнат заперты для прочих. Ургулания сумела войти в милость и овладеть доверием Ливии, отгадать ее самые тайные мысли; умела льстить ее гордости и помогать ей в ее темном, бесчестном предприятии, породившем уже злодейские дела и имеющем повлечь за собой новые преступления, которые вскоре разрешатся перед нашими глазами. Вот почему гордая со всеми и презиравшая законы, как рисует ее нам Тацит, Ургулания являлась почтительной и покорной перед Ливией; ей только выражала она свою преданность и любовь, оставаясь бессердечной или полной ненависти к остальным людям.

– Ave [25] Ave ( лат .) – Ave или Aue – фраза, которую использовали римляне в качестве приветствия. В переводе с латыни означает «здравствуй» (или «прощай»). Немецкий аналог «Аве» – «Хайль». , божественная Августа! – воскликнула она, входя в эзедру и преклоняясь перед Ливией для выражения ей своего обожания.

– Salve [26] Salve – это одновременно приветствие и прощание, означает «здравствуй, привет тебе» и «будь здоров, прощай». , Ургулания, – отвечала любезно Ливия, покоившаяся на ложе, которое, судя по описанию Ювенала, имело некоторое сходство с нынешними длинными кушетками.