Артуро Перес-Реверте - Кавалер в желтом колете. Корсары Леванта. Мост Убийц (сборник)

– Любопытно, кому отдаст твоя вдова жезл альгвасила? – осведомился Алатристе, делая два шага назад, чтобы перевести дух и оторваться от противника.

Он знал, что Салданью вывести из равновесия невозможно, покуда не затронута его жена. Но если затронут – берегись. Злые языки утверждали, что и должность свою, и чин он получил благодаря тому, что жена была снисходительна к домогательствам неких третьих лиц, так что стоило лишь намекнуть на это, как бешенство застилало лейтенанту глаза.

«Надеюсь, – думал Алатристе, – так случится и на сей раз».

Поудобнее перехватив шпагу, он сделал финт, чуть отстранился – удостовериться, что его обидные слова произвели требуемое действие, – и отметил, что клинки столкнулись с особенной яростью. Стало быть, он на верном пути.

– Бедняжка, – продолжал он. – Воображаю, как она будет убиваться. Но траур ей пойдет, так что утешители найдутся…

Салданья промолчал, но задышал чаще, а когда его неистовый выпад не достиг цели, наткнувшись на подставленное лезвие, выругался сквозь зубы.

– Р-рогач, – спокойно сказал Алатристе и подождал.

Вот теперь сработало. Он не столько видел, сколько угадывал в темноте, руководствуясь высверком клинков и топотом, что противник потерял голову, а вместе с нею – и фехтовальный навык и ослеплен злобой. А потому стал покрепче и, не препятствуя неистовому натиску Салданьи, дал ему выполнить половину маневра, а вслед за тем, почувствовав, что лейтенант должен приставить левую ногу, развернул кисть так, что пальцы оказались снаружи, и сделал выпад.

Тотчас высвободил лезвие и, вытирая его полой плаща, смотрел, как оседает наземь размытая темнотой фигура. Спрятал шпагу в ножны и опустился на колени рядом с тем, кто был мгновение назад его другом. Как ни странно и неведомо почему, он не испытывал ни угрызений совести, ни жалости. Только глубокую усталость и желание выматериться в полный голос. Ах, будь оно все проклято! Он навострил уши. Салданья дышал – слабо и неровно, но капитану не понравилось, что при каждом выдохе слышалось бульканье и едва уловимое посвистыванье. Значит, задето легкое. Нарвался, дурья башка…

– Будь ты неладен… – вырвалось у него.

Вытащил из рукава чистый платок и попытался заткнуть рану. Два пальца глубины, определил он. Заправил в нее край платка, чтобы унять кровотечение. Потом, не обращая внимания на стоны Салданьи, развернул и приподнял его. Ощупал спину, но не нашел выходного отверстия и не выпачкал пальцев кровью.

– Мартин! Ты слышишь меня?

В ответ не раздалось, а прошелестело чуть слышно:

– Да…

– Постарайся не кашлять и не шевелиться.

Он опустил раненого на землю, подложив ему под голову свернутый плащ – чтобы голова была повыше, а не то кровь хлынет горлом и Салданья захлебнется.

– Что со мной? – спросил тот, и последнее слово потонуло в нехорошем влажном кашле.

– Ты понял, что я говорю? Будешь кашлять – изойдешь кровью.

Альгвасил слабо кивнул и замер – лица не видно, только посвистывал воздух в пробитом легком. Через мгновение, когда Алатристе, нетерпеливо оглядевшись по сторонам, сказал ему, что должен уйти, тот вновь кивнул.

– Постараюсь кого-нибудь прислать к тебе… Священника хочешь?

– Чушь… не мели…

– Тем лучше. – Алатристе поднялся на ноги. – Значит, выживешь. Не впервой.

– Не впервой.

Алатристе уже сделал несколько шагов прочь, когда раненый подозвал его. Он вернулся и вновь стал на колени.

– Ну чего тебе, Мартин?

– Ты ведь… сам так не думаешь… А?

Алатристе стоило немалого труда разлепить пересохшие, будто склеившиеся губы, и каждое слово причиняло боль.

– Ну ясно, не думаю.

– Сукин ты… сын…

– Ты ведь не первый день меня знаешь, Мартин.

Казалось, все силы Салданьи собрались в этот миг в пальцах – так крепко и цепко ухватили они руку Алатристе.

– Ты… хотел взбесить меня… Да?

– Да.

– И это… была… всего лишь… уловка?

– Разумеется.

– По… божись.

– Богом всемогущим клянусь.

Пробитая грудь Салданьи мучительно содрогнулась от приступа кашля. Или смеха.

– Я… так и знал… Сукин ты сын… Я так и знал.

Алатристе снова поднялся, запахнул плащ. Теперь, после схватки, когда схлынул жар, ему вдруг стало зябко – перед рассветом всегда холодает. А впрочем, может, и не в рассвете дело.

– Удачи тебе, Мартин.

– И тебе… тоже… капитан Алатристе…

Если не считать того, что где-то в отдалении заливались собаки, ночь была безмолвна – стих даже ветер, слегка шевеливший листвой на деревьях. Диего Алатристе одолел последний пролет Сеговийского моста и на миг остановился возле прачечных. Вода в Мансанаресе после недавних дождей вздулась, затопила берег. Позади осталась темная громада Мадрида, с высот нависавшего над рекой, вонзавшего в небо шпили своих колоколен и верхушку башни Алькасара: наверху – черный бархат небосвода, будто шляпками обойных гвоздиков, утыканный звездами, внизу, за городскими стенами, – редкие и тусклые огни.

Сырость пропитала его плащ, когда, убедившись, что все в порядке, капитан зашагал к скиту. После того как, пряча лицо, он постучал в двери ближайшего дома, сунул в приоткрывшуюся щель дублон и велел привести хирурга к раненому, что лежит напротив скотобойни, Алатристе нигде больше не задерживался. Сейчас, уже в двух шагах от цели, он, во избежание новых недоразумений, вытащил один из пистолетов, взвел курок и взял на прицел стоявшего возле скита человека. На щелчок тревожным заливистым ржанием отозвался конь, а голос Бартоло Типуна осведомился, он ли это.

– Он самый, – ответил Алатристе.

Типун со вздохом облегчения спрятал шпагу в ножны. Сказал, что очень рад видеть капитана целым и невредимым, и передал ему поводья, прибавив, что этот караковый жеребец хорошо смотрится, а еще лучше слушается узды и шпор, хоть и забирает самую малость вправо. Несмотря на это, такой конь впору маркизу, или самому китайскому императору, или любой персоне самого высшего разбора.

– Холка не потерта, спина не сбита, так что скачи хоть на край света. Я поглядел – подкован на все четыре и на совесть. Седло и подпруга в порядке… Вам понравится.

Алатристе похлопал коня по теплой, крепкой, длинной шее, и тот игриво мотнул головой, раздул ноздри и фыркнул, обдав капитанову руку теплым влажным дыханием.

– Если не гнать его галопом, – продолжал Бартоло Типун, – свободно покроет восемь-десять лиг. Одно время он принадлежал андалусийским цыганам, а они наипервейшие лошадники на всем белом свете и клячу бы держать не стали… Но если все же загоните, то на почтовой станции в Галапагаре смените его на свежего коня, ибо оттуда дорога все время в гору идет…

– Я вижу, ты мне и провианту припас?