Олег Ермаков - С той стороны дерева

И теплоход тронулся, загудел на прощание. Лесник засмеялся, повернулся к ветру спиной, сунул фонарь под мышку, нагнул голову, прикурил, глянул на нас из-под козырька лесниковской фуражки. «Ладно, пошли. Он через два дня вернется». Мы сначала не сообразили, о ком, о чем речь. Потом догадались: о теплоходе.

Мы всходили на заповедный берег, шли за нашим провожатым, уже не радуясь и не печалясь, – нам было на все наплевать, забраться бы в спальники. Впереди темнели силуэты домов, деревьев. «Мы бы в тайге перекантовались», – сказал Валерка. Лесник усмехнулся: «Пошли. Здесь заповедник».

Он привел нас к себе. Но это был, как выяснилось позже, не его личный дом, а что-то вроде общежития с тремя отдельными входами. Треть дома и занимал этот парень. Звали его Димкой. «Печь я затапливать не буду, – сказал он, зажигая керосиновую лампу. – А электростанцию у нас на ночь отключают. Так что, ребята, чай утром». Мы легли в пустой комнатке, где, кроме трех железных коек с сетками, ничего не было. Какой, к черту, чай. Здесь не гулял байкальский ветер, сарма, култук или как там его – ветров на этом море посреди горных хребтов, заросших сосновыми борами, пихтами, кедрами, как в мешке Нептуна. И полы не качались. И не гудели осточертевшие вентиляторы. Нет, мы сыты были морской жизнью. Мы – я, почитатель «Моби Дика» и… и…

Открыв глаза, я обнаружил, что лежу на железной койке в пустой комнате с грязными, оборванными обоями и потолком из желтоватых некрашеных сосновых ровных и плотно подогнанных досок. Высокий прямоугольник окна сиял небом, солнцем и зеленью кедра, росшего прямо напротив окна. Валерка в спальном мешке казался морским котиком, уловленным железной сетью судьбы. Я растянулся во весь рост в своем спальнике, радуясь, что мы их не продали, мешки, лучше голодать, чем мерзнуть. Хотя чем ты голоднее, тем труднее сохранять тепло. Голод и холод близнецы. Но сейчас я чувствовал только голод. Очень сильный. И уже прикидывал, не продать ли «Альпинист-305», мой верный транзистор, чуть, правда, оплавившийся от костра еще на откосах Днепра. Да, увы, первыми мыслями на заповедном берегу были коммерческие прикидки.

Я выбрался из спальника, натянул штаны, рубашку, надел индийские туфли, единственную мою обувь, точнее, не мою, а старшего брата: он служил в армии, мои шузы развалились, ну и пришлось позаимствовать его еще новые, не босиком же ехать или в резиновых сапогах – через полмира?

И вот: НОВАЯ ЖИЗНЬ, НОВЫЙ МИР, НОВЫЙ ВОЗДУХ.

На крыльце, щурясь от солнца, я огляделся. Забор, пустой двор. Кедр. Соседний бревенчатый дом (это был магазин). Налево – над крышами – лесистые горы. Направо – слепящая синь моря. И сильный аромат, незабываемый аромат баргузинской тайги: хвоя, смола, прель мхов, дурман болотного багульника. Завяжите мне веки, и я найду этот дальний угол амбара по одному только запаху.

Байкал был спокоен. Далеко за его синью лежали акварельные горы, западные, Байкальский хребет, где-то в его теснинах начинается Лена.

Завернув в дощатый скворечник, я возвращался к дому и увидел входящую во двор девушку. Она была в брюках, рябой кофте, волосы рассыпаны по плечам, чернейшие волосы. Смуглое овальное лицо, темные глаза с припухлыми монголоидными веками. Я пожалел, что поленился сразу умыться. Надо было сбегать на Байкал. «Доброе утро», – неуверенно проговорил я. Она слегка улыбнулась и ответила, что уже скоро полдень. Так я и знал. Слишком много солнца. Она несла авоську с чем-то, наверное, из магазина. Я посторонился, пропуская ее к крыльцу; девушка скрылась за дверью, значит, она здесь живет, понял я и пошел к Байкалу, пересек обширную поляну с мелкой травой, спустился к воде, начал умываться; вода была холодной; но я уже взбодрился и, скинув одежду на песок, вошел в воду, бросился вперед и поплыл.

Когда я вернулся, Валерка, заспанный и помятый, с всклокоченной шевелюрой, сидел на кухне и что-то вещал девушке. На плитке дребезжал старый чайник. Девушка смеялась. Валерку осенял дар красноречия в присутствии хорошеньких девушек. Он сыпал шутками, находил какие-то интересные темы. Я так не мог. Даже на теплоходе он познакомился с какими-то геологинями-студентками, они угощали его печеньем-конфетами, дали ему свои адреса, а он им – свой, мол, леснику такому-то, заповедник, как будто его уже приняли на работу. Ха-ха. Через два дня теплоход пойдет обратно. И нас отправят назад, как нашкодивших щенят, школяров, сбежавших с урока… Когда девушка на минуту отлучилась, я наклонился к Валерке и сказал по-дружески насчет его хари. Байкал рядом. «Да что я, морж!» – отмахнулся Валерка и ограничился плесканием у рукомойника. Расческу свою он где-то посеял, у меня ее вообще не было, и Валерка нагло попросил об одолжении у вернувшейся девушки, звали ее Женя. «Парик привести в порядок», – сказал Валерка. Женя улыбнулась и дала ему мелкую мужскую расческу. «О, нет, – запротестовал Валерка, – я обычно причесываюсь граблями». Женя засмеялась и дала ему свой розовый гребень. И Валерка с треском принялся расчесывать свои волосы пепельного цвета – перед поездкой он покрасился. Хотел в персиковый, но я его отговорил:, ну кто нас возьмет на работу? И он расчесывал свои патлы, напевая любимую песенку: «Приморили га-а-ды, приморили. За-а-губили молодость мою-у. За-а-латые ку-у-дри поседели. Знать, у края пропасти стою-ю». Нет, умел он быть непосредственным, легким, интересным. Я ему завидовал. Еще бы. Вызывать белозубый смех этой смуглой девушки.

Мы сели пить чай. Вместо хлеба – галеты; что-то случилось с пекарней или с пекарем, мы не поняли, и хлеба вчера не было. Зато было сливочное масло! Правда, подсоленное. Но и сахар – кусками.

Женя рассказывала, что поехала с подругами после школы в Усть-Илимск на стройку комсомольскую и там повстречала Димку, а он приехал из Грозного. В Усть-Илимске им не понравилось, они перебрались на БАМ, в Нижнеангарск, а оттуда уже – сюда. Здесь хорошее место, спокойно, есть клуб, с почтой привозят новые фильмы, в магазине – снабжение бамовское, директор постарался, навел мосты, всегда сгущенка, тушенка, хорошее вино «Кубань», осенью катер доставляет картошку, капусту, здесь-то ничего не растет, ну, если только в теплицах, но возни много; зато в тайге ягода, черемша.

Да, этот угол амбара узнаешь не только по аромату, но и по речи. Нам, только что пребывавшим совсем в другой речевой зоне, слушать эту девушку, как, впрочем, и остальных аборигенов, было чудно. Эта речь была отрывиста, тверда в основе, как испанский, только бесконечные «чё-о» ее умягчали. Пройдет немного времени, и мы сами будем чёкать и где ни попадя вставлять многозначительное «однако».

Но должен признаться, что сообщение о замужестве девушки с монголоидными глазами меня разочаровала. А Валерке все нипочем. Как и прежде, нарезает круги, веселится. Успевая трещать галетами с маслом и сахаром. Ну, я тоже ем, но пытаюсь сдерживаться. Хотя есть хочется все сильнее и сильнее.