Дарья Плещеева - Наблюдательный отряд

– Я вовремя пришел. Не придется за тобой посылать. Устал, как собака, и голоден, как волк, – пожаловался Енисеев.

Они вошли в вестибюль, разделись, их отвели к хорошему столику в зале.

– Мы потерпели фиаско, брат Аякс, – сказал Енисеев. – А ты?

Если бы не это осточертевшее «брат Аякс» – Лабрюйер, возможно, рассказал бы Енисееву про свое приключение с госпожой Крамер. А так – вообще пропало желание что бы то ни было рассказывать.

– Я жду сообщения из Москвы от господина Кошко. И я просил сделать запрос в полицейское управление Выборга. Мне нужно знать все о девочке, которая там пропала, нужно знать обстоятельства, нужно знать также, далеко ли она жила от воды.

– Какой воды?

– Там вроде должен быть Финский залив, если школьная география не врет. Есть предположение, что у преступника своя лодка или даже яхта. Все три тела в Риге обнаружены или в реке, или в двух шагах от реки. Если удастся доказать, что выборгскую девочку вывезли на яхте, это – доказательство, что маньяк богат, имеет положение в обществе и ему есть что терять, отсюда и шантаж.

– Так… В Риге есть яхтклубы?

– Да, разумеется. На Кипенхольме, где поднято одно из тел, даже два – Лифляндский и Императорский Рижский.

– Я не сомневаюсь, что ты из-под земли выкопаешь своего маньяка… – буркнул Енисеев. – Другие версии нужны! А у тебя на нем свет клином сошелся. Можно подумать, в Риге только одно это и случилось. А в пятом году мало было, что ли, гадостей?

Лабрюйер вспомнил самовольное расследование госпожи Круминь.

– В пятом году были лживые доносы, но настоящие преступники не стали ждать, пока их отправят в Сибирь, сбежали. Вон два года назад в газетах писали – одна парочка в Лондоне вынырнула. Я даже фамилии запомнил – Сварс и Думниекс. Сперва вообразили себя анархистами, потом вздумали ограбить ювелирный магазин, стали пробиваться туда сквозь стенку из соседней квартиры, хозяин услышал, побежал в полицию. За ними пришли полицейские – они стали отстреливаться, пятерых, кажется, уложили. Потом в другой дом успели перебежать и там целое побоище устроили, против них две сотни полицейских послали – не смогли их взять. Оружия у них было – на целую дивизию. В конце концов к дому притащили батарею полевой артиллерии и всерьез собирались стрелять. Но по особой Божьей милости дом как-то сам загорелся сверху, перекрытия рухнули, тут нашим голубчикам и настал конец.

– Ничего себе… Думаешь, все бунтовщики разбежались? – в голосе Енисеева было великое сомнение. – Я так полагаю, прирожденные анархисты разбрелись по свету, а студенты из хороших семей понемногу стали возвращаться. Давай-ка, брат Аякс, искать злодеев и помимо твоего драгоценного маньяка. Конечно, покарать его, сукина сына, следует, и жестоко, но лучше бы ты сдал все, что наскреб по сусекам, своему другу Линдеру и попробовал идти другими путями.

Лабрюйер понял, что вот теперь он от маньяка уже не отступится.

– Я поищу другие пути, – сказал он. – Более того, один путь на примете у меня имеется.

Он имел в виду жалкого воришку Ротмана. Ротман, конечно же, врал – кто из этой публики не врет? Но Енисеев хочет непременно получить преступника родом из 1905 года – вот пусть и убедится, что искать такого человека – большая морока, нужно всю Ригу и окрестности перетрясти в поисках несправедливо обиженных.

– Это славно, брат Аякс. Ты пока доложить о нем не хочешь? Нет? Ну, это я понимаю – доложишь, когда будет что-то, так сказать, материальное.

– Хорошо.

Лабрюйер был готов даже предъявить Ротмана – пусть Енисеев сам его вранье про племянника слушает.

– Как там Хорь? – спросил Енисеев.

– Злится на всех.

– Это понятно! А на себя?

– Собрался идти на службу в богадельню.

Енисеев рассмеялся.

– Хоть он и испортил дело, а сердиться на него нелепо – каждый из нас мог точно так же испортить, ночью, да на бегу, да в суете… Ничего, начнем сначала. Судьба у нас такая…

Поужинав, Енисеев ушел, а Лабрюйер вернулся в фотографическое заведение. Там было пусто, куда подевался Хорь – непонятно. Забравшись в лабораторию, Лабрюйер опять достал Наташино письмо и опять задумался: ну, что на такое отвечать?

Единственная умная мысль была – посоветоваться с Ольгой Ливановой. Ольга – молодая дама, счастливая жена и мать, Наташу знает уже очень давно, и как принято говорить с образованными молодыми дамами – тоже знает. Но как это устроить?

Время было позднее, Лабрюйер пошел домой и на лестнице возле своей двери обнаружил Хоря – в штанах и рубахе, на плечи накинуто дамское широкое пальто. Хорь сидел на ступеньках и курил изумительно вонючую папиросу.

– Ты тоже считаешь, что я разгильдяй и слепая курица? – спросил Хорь.

– Ничего я не считаю. И никто так не считает.

– Горностай! Я же вижу! Он так смотрит! Сразу понятно, что он о тебе думает!

– Он иначе смотреть не умеет.

Лабрюйер отпер дверь, вошел в прихожую, обернулся.

– Тебе письменное приглашение? Золотыми чернилами и с виньетками? – полюбопытствовал он.

Хорь молча поднялся, погасил папиросу и вошел в Лабрюйерово жилище.

– Я должен как-то оправдаться. Он должен понять, понимаешь?.. И все должны понять! Если меня сейчас отправят в столицу, я застрелюсь.

– Почему вдруг?

– Потому что когда суд чести – виноватый обязан застрелиться.

– Какой еще суд чести?

– Офицерский.

Тут Лабрюйер впервые подумал, что весь наблюдательный отряд – офицеры. Жандармское прошлое Енисеева не было для него тайной, а вот что Хорь тоже имеет какое-то звание – раньше и на ум не брело.

– Тебя что, осудили?

– Я сам себя осудил. Я знаю, почему это все случилось. Вот, полюбуйся!

Хорь неожиданно достал револьвер.

– Ты что, с ума сошел?! – заорал Лабрюйер. – Покойника мне тут еще не хватало!

Хорь вытянул руку, словно целясь в Лабрюйера.

– Видишь? – спросил он. – Видишь?! А если бы из-за меня Барсук погиб?!

Рука дрожала.

– Дурака я вижу!

Лабрюйер шарахнулся в сторону, кинулся на Хоря, с хваткой опытного полицейского агента скрутил его и отнял револьвер.

– Институтка! Истеричка! – крикнул он. – Барынька с нервами! Подергайся мне еще!

Для надежности он уложил Хоря на пол лицом вниз и еще прижал коленом между лопаток. Продержав его так с минуту, Лабрюйер поднялся и ушел в комнату, оставив открытыми все двери – в том числе и на лестницу.

Хорь встал, постоял и тоже вошел в комнату.

– Истерик больше не будет, – сказал он. – Я знаю, что я должен делать.

– Вот и замечательно.

– Где мой револьвер?

– Завтра отдам. Он тебе ночью не нужен. Иди спать.

Хорь постоял, помолчал и ушел.

Лабрюйер запер за ним дверь и крепко задумался. Было уже не до любовной переписки. Он видел – Хорь не выдержал напряжения. Да и куда ему – кажись, двадцать два года мальчишке, выглядит еще моложе. Целыми днями изволь изображать фрейлен Каролину, как там про клоуна в цирке говорят – весь вечер на манеже… А когда приходится играть роль – с ней малость срастаешься. Придумало же начальство школу для Хоря!..