Александр Дюма - Королева Марго

– Нет.

– Тогда иди к черту... или, лучше сказать, ну тебя к Богу!

«Этот Ла Моль – ужасный человек, – сам с собой рассуждал Коконнас, – вечно он требует, чтобы ты сказал, где будешь вечером! Разве можно это знать заранее? А впрочем, похоже на то, что мне хочется спать».

И Коконнас опять улегся в постель. А Ла Моль полетел к покоям королевы. В уже знакомом нам коридоре он встретил герцога Алансонского.

– А-а! Это вы, господин де Ла Моль? – спросил герцог.

– Да, ваше высочество, – почтительно кланяясь, отвечал Ла Моль.

– Вы уходите из Лувра?

– Нет, ваше высочество, я иду засвидетельствовать мое почтение ее величеству королеве Наваррской.

– А в котором часу вы уйдете от нее, господин де Ла Моль?

– Вам угодно что-нибудь мне приказать, ваше высочество?

– Нет, не сейчас. Мне надо будет поговорить с вами вечером.

– В котором часу?

– Приблизительно между девятью и десятью.

– Буду иметь честь явиться в этот час к вашему высочеству.

– Хорошо, я полагаюсь на вас.

Ла Моль раскланялся и пошел своей дорогой.

«Иногда этот герцог вдруг бледнеет, как мертвец... Странно!..» – подумал он.

Он постучал в дверь к королеве; Жийона, словно поджидавшая его прихода, провела его к Маргарите.

Маргарита сидела за какой-то работой, видимо, очень утомительной; перед ней лежала бумага, пестревшая поправками, и том Исократа [55]. Она сделала Ла Молю знак не мешать ей дописать раздел; довольно быстро его закончив, она отбросила перо и предложила молодому человеку сесть рядом с нею.

Ла Моль сиял. Никогда еще не был он таким красивым, никогда не был таким веселым.

– Греческая! – бросив взгляд на книгу, воскликнул он – Торжественная речь Исократа! Зачем она вам понадобилась?.. Ага! вижу на бумаге латинское заглавие: «Ad Sarmatiae legates reginae Margaritae concio!» [56]. Так вы собираетесь держать перед этими варварами торжественную речь на латыни?

– Ничего не поделаешь: ведь они не знают французского, – ответила Маргарита.

– Но как вы можете готовить ответную речь, не зная, что скажут они?

– Женщина более кокетливая, чем я, ввела бы вас в заблуждение и сказала бы, что она импровизирует, но вас, мой Гиацинт, я обмануть не способна: мне заранее сообщили их речь, и я на нее отвечаю.

– А разве польские послы приедут так скоро?

– Они не приедут, они уже приехали утром.

– И об этом никто не знает?

– Они приехали инкогнито. Их торжественный въезд в Париж перенесен, кажется, на послезавтра. Во всяком случае, то, что я сделала сегодня вечером, – сделала в духе Цицерона, – вы услышите, – продолжала Маргарита с легким оттенком педантического удовлетворения. – Но оставим эти пустяки. Поговорим лучше о том, что было с вами.

– Со мной?

– Да, с вами.

– А что со мной было?

– Вы напрасно храбритесь, я вижу что вы слегка побледнели.

– Вероятно, я слишком много спал, и в этой вине я чистосердечно раскаиваюсь.

– Полно, полно! Не прикидывайтесь, я все знаю.

– Будьте добры, жемчужина моя, объяснить мне, в чем дело, потому что я ничего не знаю.

– Скажите откровенно: о чем вас расспрашивала королева-мать?

– Королева-мать? Меня?! Разве она собиралась говорить со мной?

– Как?! Разве вы с ней не виделись?

– Нет.

– Ас королем Карлом?

– Нет.

– Ас королем Наваррским?

– Нет.

– Но с герцогом Алансонским-то вы виделись?

– Да, сию минуту я встретился с ним в коридоре.

– И что он вам сказал?

– Что ему нужно отдать мне какие-то распоряжения между девятью и десятью часами вечера.

– И это все?

– Все.

– Странно!

– Что же тут странного, скажите мне наконец!

– Странно то, что вы не слыхали никаких разговоров.

– Да что случилось?

– А случилось то, несчастный, что сегодня вы весь день висели над пропастью.

– Я?

– Да, вы!

– Но почему же?

– Слушайте. Вчера ночью де Муи застали в покоях короля Наваррского – его хотели арестовать; де Муи убил трех человек и убежал; его не узнали, но обратили внимание на пресловутый вишневый плащ.

– И что же?

– А то, что этот вишневый плащ, который однажды ввел в заблуждение меня, теперь ввел в заблуждение и других; вас подозревают и даже обвиняют в этом тройном убийстве. Утром вас хотели арестовать, судить и, быть может, – кто знает? – приговорить к смертной казни; ведь вы, чтобы спасти себя, не признались бы, где вы были, не правда ли?

– Сказать, где я был? – воскликнул Ла Моль. – Выдать вас, мою прекрасную королеву! О, вы совершенно правы: я умер бы, распевая песни, ради того, чтобы ваши прекрасные глаза не уронили ни одной слезинки!

– Увы, несчастный граф! Мои прекрасные глаза плакали бы горько!

– Но почему же утихла эта гроза?

– Догадайтесь.

– Откуда же мне знать?

– Была только одна возможность доказать, что вы не были в комнате короля Наваррского.

– Какая?

– Сказать, где вы были.

– И что же?

– Я и сказала.

– Кому?

– Моей матери.

– И королева Екатерина...

– Королева Екатерина знает, что вы мой любовник.

– Ваше величество! После того, что вы для меня сделали, вы можете требовать от меня, вашего слуги, чего угодно! Маргарита, ваш поступок воистину прекрасен и велик! Маргарита, моя жизнь принадлежит вам!

– Надеюсь: ведь я вырвала ее у тех, кто хотел отнять ее у меня. Но теперь вы спасены.

– И спасен вами! Моей обожаемой королевой! – воскликнул молодой человек.

В это мгновение громкий треск заставил их вздрогнуть. Ла Моль, охваченный безотчетным страхом, отпрянул. Маргарита вскрикнула и замерла на месте, неотрывно глядя на разбитое окно.

Камень величиной с яйцо пробил стекло, влетел в комнату и покатился по паркету.

Ла Моль тоже увидел разбитое стекло и понял, почему раздался такой треск.

– Кто этот наглец? – крикнул он и бросился к окну.

– Одну минуту, – сказала Маргарита. – По-моему, к этому камню что-то привязано.

– В самом деле, что-то, похожее на бумагу, – заметил Ла Моль.

Маргарита подбежала к странному метательному снаряду и сорвала тонкий листок бумаги, сложенный в узенькую ленточку и опоясывавший камень.

Бумага была прикреплена ниткой, кончик которой уходил за окно сквозь пробитую дырку.

Маргарита развернула письмо и прочла его.

– Ах, несчастный! – воскликнула она и протянула записку Ла Молю, бледному и неподвижному, стоявшему, как статуя Страха.

Со сжавшимся от тяжелого предчувствия сердцем Ла Моль прочитал следующие строки:

«В коридоре, который ведет к герцогу Алансонскому, длинные шпаги ждут господина де Ла Моля. Может быть, он предпочтет выпрыгнуть из окна и присоединиться в Манте к де Муи...».

– Э, их шпаги не длиннее моей! – прочитав записку, сказал Ла Моль.

– Да, но их может быть десять против одной!