Александр Дюма - Королева Марго

Вправо от Дороги Фиалок идут длинные аркады, образуемые листвой, и в этом мшистом приюте, где среди вереска и лаванды пугливый заяц то и дело настораживает уши, где странствующая лань поднимает отягощенную рогами голову, раздувает ноздри и прислушивается, есть полянка; она находится достаточно далеко, чтобы ее не было видно, но недостаточно далеко, чтобы с этой полянки нельзя было видеть дорогу.

Двое мужчин, лежавших на траве среди этой полянки, расстелив под собой дорожные плащи, положив рядом длинные шпаги и два мушкетона с раструбом на конце дула, называвшиеся в ту пору «пуатриналями», элегантностью своих костюмов напоминали издали веселых рассказчиков «Декамерона», вблизи же грозное оружие придавало им сходство с местными разбойниками, каких сто лет спустя Сальватор Роза писал с натуры на своих пейзажах.

Один из них сидел, подперев голову рукой, а руку коленом, и прислушивался, подобно зайцам или ланям, о которых мы сейчас упоминали.

– Мне кажется, – сказал он, – что сейчас охота странным образом приблизилась к нам. Я даже слышал крики сокольничьих, подбадривавших соколов.

– А я теперь ничего не слышу, – сказал другой, казалось, ожидавший событий более философски, нежели его товарищ. – Вероятно, охота стала удаляться... Ведь я говорил тебе, что это место не годится для наблюдений! Нас не видно – что правда, то правда, – но ведь и мы ничего не видим!

– А черт! Дорогой Аннибал! – возразил собеседник. – Надо же нам было куда-то девать двух наших лошадей, да двух запасных, да двух мулов, так тяжело нагруженных, что я уж и не знаю, как они будут поспевать за нами!.. А чтобы решить столь сложную задачу, я не знаю ничего более подходящего, чем эти буки и столетние дубы! А потому я осмеливаюсь утверждать, что де Муи не только не заслуживает твоих проклятий, но что во всей подготовке нашего предприятия, которым он руководит, я чувствую зрелую мысль настоящего заговорщика.

– Отлично! – сказал второй дворянин, в котором наш читатель наверняка узнал Коконнаса. – Отлично! Слово вылетело – я его ждал. Ловлю тебя на нем. Стало быть мы – заговорщики?

– Мы – не заговорщики, мы – слуги короля и королевы.

– Которые составили заговор, а это совершенно одинаково относится и к нам.

– Коконнас! Я же говорил тебе, – продолжал Ла Моль, – что ни в малой мере не вынуждаю тебя идти следом за мною в этом приключении, ибо меня влечет только мое личное чувство, которого ты не разделяешь и разделять не можешь.

– Э, черт побери! Кто говорит, что ты меня вынуждаешь? Прежде всего, я не знаю человека, который мог бы заставить Коконнаса делать то, чего он делать не хочет. Но неужели ты воображаешь, что я позволю тебе идти на это дело без меня, когда вижу, что ты идешь в лапы к дьяволу?

– Аннибал! Аннибал! – воскликнул Ла Моль. – По-моему, вон там виднеется белый иноходец... Как странно – стоит мне только подумать о возлюбленной, и у меня сейчас же начинает биться сердце!

– Да это просто смешно! – зевнув, сказал Коконнас. – А вот у меня совсем не бьется.

– Нет, это не она, – сказал Ла Моль. – Но что случилось? Ведь, по-моему, было назначено в полдень.

– Случилось то, что полдень еще не наступил, вот и все, – отвечал Коконнас, – и, думается мне, у нас еще есть время малость вздремнуть.

Коконнас разлегся на плаще с видом человека, у которого слово не расходится с делом. Но едва его ухо коснулось земли, как он замер и поднял палец, делая Ла Молю знак молчания.

– В чем дело? – спросил тот.

– Тихо! На этот раз я и впрямь что-то слышу.

– Странно, я внимательно слушаю, но ничего не слышу.

– Ничего?

– Ничего.

Коконнас приподнялся и положил руку на руку Ла Моля.

– Ну-ка посмотри на лань, – сказал он.

– Где Она?

– Вон там!

Коконнас показал пальцем животное Ла Молю.

– И что же?

– А то, что сейчас сам увидишь!

Ла Моль посмотрел на животное. Нагнув голову, словно собираясь щипать траву, лань стояла неподвижно и прислушивалась. Внезапно она подняла голову, отягощенную великолепными рогами, повела ухом в ту сторону, откуда до нее несомненно доносился какой-то звук, и вдруг, без видимой причины, с быстротой молнии умчалась.

– Да-а! Видимо, ты прав, ноль скоро лань убежала, – сказал Ла Моль.

– Раз она убежала, значит, она слышит то, чего не слышишь ты, – заметил Коконнас.

И в самом деле: глухой, чуть слышный шорох пробежал по траве; для малоразвитого слуха – это был ветер, для наших – отдаленный конский топот.

Ла Моль вскочил на ноги.

– Это они. Вставай! – сказал он.

Коконнас поднялся, но поднялся уже спокойно; казалось, живость пьемонтца переселилась в сердце Ла Моля и наоборот – его беспечность овладела Коконнасом. Дело было в том, что в сложившихся обстоятельствах один действовал с воодушевлением, а другой – неохотно.

Вскоре ровный, ритмичный топот донесся до слуха друзей; лошадиное ржание заставило насторожить уши лошадей, стоявших оседланными в десяти шагах от них, и по Дороге Фиалок белой тенью мелькнула женщина – она повернулась в их сторону и, сделав какой-то странный знак, скрылась.

– Королева! – вскрикнули оба.

– Что это значит? – спросил Коконнас.

– Она сделала рукой так, – ответил Ла Моль, – это значит: «Сейчас».

– Она сделала рукой так, – возразил Коконнас, – это значит: «Уезжайте».

– Она хотела сказать: «Ждите меня».

– Она хотела сказать: «Спасайтесь».

– Хорошо, – сказал Ла Моль. – Будем действовать каждый по своему разумению. Уезжай, а я остаюсь. Коконнас пожал плечами и снова улегся. В ту же минуту со стороны, противоположной той, куда умчалась королева, но той же дорогой проскакал, отдав поводья, отряд всадников, в которых друзья узнали пылких, даже, можно сказать, ярых протестантов. Их лошади скакали, как кузнечики, о которых говорит Иов [74]: появились и исчезли.

– Черт! Это становится серьезным! – сказал Коконнас и встал на ноги. – Едем в павильон Франциска Первого.

– Ни в коем случае! – ответил Ла Моль. – Если мы попались, первым привлечет к себе внимание короля этот павильон! Ведь общий сбор назначен там.

– На этот раз ты вполне прав, – проворчал Коконнас. Не успел Коконнас произнести эти слова, как между деревьями молнией мелькнул всадник и, перескакивая через овражки, кусты, свалившееся деревья, домчался до молодых людей.

В обеих руках он держал по пистолету и в этой безумной скачке правил лошадью одними коленями.

– Господин де Муи! – в тревоге крикнул Коконнас: теперь он был взволнован куда больше, чем Ла Моль. – Господин де Муи бежит! Значит, надо спасаться!

– Скорей! Скорей! – крикнул гугенот. – Удирайте – все пропало! Я нарочно сделал крюк, чтобы предупредить вас. Бегите!

Так как он прокричал это на скаку, то был уже далеко, когда крикнул последние слова и, следовательно, когда Ла Моль и Коконнас вполне поняли их значение.