Александр Дюма - Королева Марго

Рене приложил ухо к груди Коконнаса и внимательно выслушал легкие.

– Нет, вы, ваше сиятельство, выздоровеете, – сказал он.

– Правда?

– Уверяю вас.

– Очень рад.

Снова наступило молчание.

– Не хотите ли узнать что-нибудь еще?

– Конечно! Я бы хотел знать, серьезно ли я влюблен, – сказал Коконнас, – Серьезно, – отвечал Рене.

– Почем вы знаете?

– Потому что вы спрашиваете об этом.

– Черт побери! По-моему, вы правы! А в кого?

– В ту самую, которая теперь по любому поводу повторяет то же ругательство, что и вы.

– Ей-Богу, вы молодец! – сказал озадаченный Коконнас. – Ну, Ла Моль, теперь твой черед. Ла Моль покраснел и смутился.

– Да говори же! Какого черта?.. – воскликнул Коконнас.

– Говорите, – сказал флорентиец.

– Я не стану спрашивать у вас, влюблен ли я, – тихо и нерешительно начал Ла Моль, но, понемногу успокаиваясь, заговорил увереннее, – не стану спрашивать потому, что сам это знаю и отнюдь не скрываю от себя. Но скажите мне, буду ли я любим, ибо все, что раньше подавало мне надежду, обернулось теперь против меня.

– Возможно, вы не делали всего, что нужно.

– Что же делать, сударь, как не доказывать уважением и преданностью даме моей мечты, что она любима искренне и глубоко?

– Вы прекрасно знаете, – отвечал Рене, – что такие проявления любви иногда не достигают цели.

– Значит, я должен оставить всякую надежду?

– Нет, вы должны прибегнуть к науке. В натуре человека существуют антипатии, которые можно преодолеть, и симпатии, которые можно усилить. Железо не магнит, но если его намагнитить, оно само притягивает железо.

– Верно, верно, – прошептал Ла Моль, – но мне противны всякие заклинания.

– Зачем же вы сюда пришли, если они вам противны?

– Ну, ну, нечего ребячиться? – вмешался Коконнас. – Господин Рене, не можете ли вы показать мне черта?

– Нет, ваше сиятельство.

– Досадно, я бы сказал ему два слова, – может быть, это подбодрило бы Ла Моля.

– Ну хорошо, – сказал Ла Моль, – поговорим откровенно. Мне рассказывали о каких-то восковых фигурках, сделанных по подобию любимого человека. Это помогает?

– Не было случая, чтобы это не помогло.

– Но этот опыт не может повредить здоровью или жизни любимого существа?

– Ни в коей мере.

– Тогда попробуем.

– Хочешь, начну я? – спросил Коконнас.

– Нет, – ответил Ла Моль, – раз уж я начал, то я и закончу.

– Господин де Ла Моль, желаете ли вы знать – желаете ли горячо, страстно, неудержимо, – что вы должны делать? – спросил флорентиец.

– О, страстно желаю! – воскликнул Ла Моль. В эту минуту кто-то тихонько постучал во входную дверь, но так тихо, что только Рене услыхал стук, да и то, вероятно, потому, что ждал его.

Продолжая задавать Ла Молю ничего не значащие вопросы, он спокойно приложил ухо к трубке и услыхал на лице голоса, видимо, очень его заинтересовавшие.

– Теперь сосредоточьтесь на вашем желании, – сказал Рене Ла Молю, – и призывайте ту, кого вы любите.

Ла Моль встал на колени, словно взывая к божеству, а Рене прошел в первую половину комнаты и бесшумно спустился вниз по внешней лестнице; через минуту по лавке прошелестели легкие шаги.

Когда Ла Моль поднялся с колен, перед ним уже стоял Рене; в руках флорентийца была аляповатая восковая фигурка в мантии и с короной на голове.

– Вы по-прежнему хотите, чтобы вас полюбила ваша коронованная возлюбленная? – спросил парфюмер.

– Да, хотя бы мне пришлось заплатить за это жизнью и погубить мою душу! – ответил Ла Моль.

– Хорошо, – сказал флорентиец и, опустив кончики пальцев в кувшинчик с водой, брызнул несколько капель на голову фигурки и произнес несколько слов по-латыни.

Ла Моль вздрогнул: он понял, что совершается святотатство.

– Что вы делаете? – воскликнул он.

– Я нарекаю эту фигурку Маргаритой.

– Но для чего?

– Чтобы вызвать ответное чувство.

Ла Моль уже было открыл рот, намереваясь прекратить святотатство, но его удержал насмешливый взгляд Коконнаса.

Рене заметил это и остановился в ожидании.

– Нужна полная, твердая воля, – сказал он.

– Действуйте, – ответил Ла Моль.

Рене начертал на узенькой полоске красной бумаги какие-то кабалистические знаки, просунул бумажку в ушко стальной иглы и вонзил иглу в сердце статуэтки.

Странное дело: в ранке появилась капелька крови. Тогда Рене поджег бумажку.

Накалившаяся игла растопила воск вокруг себя и высушила капельку.

– Ваша любовь своею силой пронзит и зажжет сердце женщины, которую вы любите, – сказал Рене.

Коконнас, как и полагается вольнодумцу, исподтишка посмеивался, но Ла Моль, любящий и суеверный, чувствовал, что капли холодного пота выступают у корней его волос.

– А теперь, – сказал Рене, – приложитесь губами к губам статуэтки и скажите: «Маргарита, люблю тебя;

Маргарита, приди!».

Ла Моль повиновался.

В то же мгновение послышался стук отворяемой двери во второй половине комнаты и чьи-то легкие шаги. Любопытный и ни во что не веровавший Коконнас, опасаясь, что Рене опять сделает ему замечание, как тогда, когда он собирался отворить дверь в келью, вынул кинжал, проткнул толстый ковер, разделявший комнату, приложил глаз к дырке и вскрикнул от изумления. А в ответ ему вскрикнули две женщины.

– Что там такое? – спросил Ла Моль и едва не уронил фигурку, но Рене подхватил ее.

– А то, – ответил Коконнас, – что там герцогиня Неверская и королева Маргарита.

– Ну что, маловер? – с суровой улыбкой сказал Рене. – Вы и теперь будете сомневаться в силе взаимочувствия?

Увидав свою королеву, Ла Моль застыл на месте. На одно мгновение закружилась голова и у Коконнаса, когда он узнал герцогиню Неверскую. Ла Моль вообразил, что Маргарита только призрак, вызванный чарами Рене, Коконнас же, видевший, как в приоткрытую дверь вошли очаровательные призраки, сразу нашел объяснение чуда в области обычного и материального.

Пока Ла Моль крестился и дышал так, словно ворочал каменные глыбы, Коконнас предавался философским размышлениям и отгонял злого духа кропилом, именуемым неверием; в щель задернутого занавеса он видел и изумление герцогини Неверской, и чуть язвительную улыбку Маргариты и решил, что это момент решающий; сообразив, что от лица своего друга можно сказать то, чего нельзя сказать от своего лица, Коконнас подошел не к герцогине Неверской, а прямо к Маргарите и, став на одно колено, подобно царю Артаксерксу в ярмарочных представлениях, произнес довольно громким голосом, к которому примешивались хрипы от раны в легком:

– Сударыня! Сию минуту мэтр Рене, по просьбе моего друга графа де Ла Моля, вызвал вашу тень; и вот, к моему великому изумлению, тень ваша появилась, но не одна, а в сопровождении телесной оболочки, столь для меня драгоценной, что я хочу представить ее моему другу. Тень ее величества королевы Наваррской, соблаговолите приказать телесной оболочке вашей спутницы выйти из-за занавеса!