Герман Генкель - Под небом Эллады

С этими словами Солон, лицо которого, по мере того как он говорил, воодушевлялось все более и более, сошел с кафедры. В ту же минуту отовсюду раздались возгласы: «Эпименида, Эпименида!», и тысячи рук возделись.

Выбор архонтов, ареопагитов и старейшин был таким образом единогласно принят народным собранием. Не расходясь по домам, афинские граждане тут же уполномочили Солона написать соответственное послание Эпимениду и в скорейшем будущем отправить за старцем корабль на остров Крит.

Юго-западная оконечность Аттики, так называемая Пирейская коса, увенчана двумя холмами, Пирейским и Мунихийским, с которых открывается далекий вид на море. На горизонте, в тумане, еще не успевшем растаять от первых лучей восходящего солнца, смутно виднелись очертания гористого острова Саламина, постепенно прояснявшиеся и принимавшие обычную резкость по мере того, как снопы света заливали окрестность. Туман понемногу расходился, расплываясь в воздухе, который был еще довольно прохладен. Море сверкало и искрилось всеми цветами радуги. С тихим рокотом ударялись его изумрудные волны о прибрежный песок и, обливаясь серебристой пеной, быстро катились обратно в беспредельный темно-голубой простор.

На вершине Мунихийского холма и по южному отлогому склону его, где среди зелени садов белели невысокие домики местных жителей, теперь, несмотря на ранний час, было очень много народа. Все эти люди волновались, суетились и, видимо, ждали чего-то необыкновенного. Многие взобрались на самую кручу холма и, приставив ладони к глазам, пристально смотрели на юго-восток, в ту сторону, где солнце во всей своей южной красе и мощи медленно выплывало из морской пучины, казавшейся в эти минуты расплавленным золотом.

На самом берегу, в гавани Мунихии, у длинных деревянных помостов, далеко вдававшихся в море и служивших пристанями, также толпился народ. Много его было и на нескольких кораблях, мерно покачивавшихся на рейде, и на множестве черных с красными кормами челноков, быстро рассекавших своими острыми носами волны и не только шнырявших по бухте, но и выходивших за пределы ее в открытое море. Всюду царило необычайное оживление, и все новые и новые толпы народа, в праздничных одеждах и с масличными ветвями в руках, спускались с холма, запружая узкую улицу вдоль берега и пристани. Тут были граждане всех сословий. Рядом с надменным евпатридом стоял статный воин, беседовавший с величественным жрецом. Несколько поодаль группа рыбаков расположилась вокруг огромного камня, на котором сидел пришедший издалека и весь запыленный диакрий, оживленно делившийся теперь со своими собеседниками впечатлениями от неблизкой дороги. Немного в стороне стояло несколько архонтов, среди которых выделялась своей гордой осанкой рослая фигура архонта-эпонима. Тут же, на специально принесенных роскошных креслах, сидели три-четыре старых ареопагита, а в некотором отдалении, среди группы пританов, виднелась коренастая фигура Солона, сына Эксекестида.

Последний, казалось, был сегодня особенно озабочен. Чаще других отделялся он от кучки собеседников, чтобы взобраться на холм и пристально посмотреть на горизонт. Но эти попытки увидеть желанный корабль, который должен был, по расчету, именно сегодня утром привезти давно жданного Эпименида, по-видимому, не увенчивались успехом. Солон в пятый раз безнадежно махнул рукой и уже готовился снова спуститься вниз, в гавань, как вершины окрестных холмов огласились радостным криком.

Приставив ладонь к глазам, Солон увидел на самом горизонте светлое пятнышко, которое на первый взгляд трудно было отличить от белого, пенистого гребня высокой волны. Но вот точка стала расти, расширяться и принимать определенные очертания огромного белого паруса. Вслед за тем открылась и стройная мачта со снастями, и обрисовался весь темный контур корабля. На этот раз Солон не ошибся; сомнения быть не могло: к гавани быстро, на всех парусах, подходило долгожданное судно с желанным гостем.

Через каких-нибудь полчаса, окруженная целой флотилией лодок и челноков, «Паллада» вошла в гавань Мунихии, приветствуемая радостными возгласами столпившегося на берегу народа. Подойдя к ближней пристани, «Паллада» бросила в море несколько крупных камней на длинных канатах и пришвартовалась. Рядом с кормчим, под навесом, на красивом золоченом кресле, покрытом шкурой тигра, сидел дряхлый старец с масличным венком на голове. Желтый цвет изможденного и покрытого глубокими морщинами лица резко контрастировал с белоснежным одеянием и длинной седой бородой его. Руки старика сильно дрожали; это было видно по тем порывистым движениям, которые делал его длинный, загнутый на верхнем конце посох.

При виде Эпименида (то был старец) толпа разразилась новыми, долго не смолкавшими криками радости. Восторгу, казалось, не будет конца, когда Солон, взяв из рук вблизи стоявшего гражданина масличную ветвь, взошел с ней на «Палладу» и, приблизившись к высокому гостю, от лица государства приветствовал его с благополучным прибытием.

Когда Эпименид поднялся с кресла, всех поразил его огромный рост. Казалось, сам бог Хронос спустился с небес и, опершись на плечо своего друга Солона, величавой, медленной походкой сходил с корабля. Затем, ступив на сушу, Эпименид воздел руки к небу и от лица своего и всех прибывших горячо возблагодарил вседержителя-Зевса и властного Посейдона, бога морей, за благополучное окончание плавания. На небольшом жертвеннике, воздвигнутом вблизи мостков и увенчанном гирляндами, взвился сизый дымок, и сейчас же запылало пламя, со всех сторон охватившее труп маленького ягненка, принесенного в жертву богам-небожителям. Когда жертвоприношение окончилось, тут же, на пристани, рослые рабы-лидийцы поставили золоченое кресло Эпименида на заранее приготовленные носилки и поместили на нем высокого гостя. Сопровождаемый архонтами, ареопагитами и пританами, Эпименид двинулся в путь к Афинам. За его носилками шли жрецы с масличными венками на головах. Шествие замыкал отряд флейтистов, за которыми густой толпой валило простонародье.

Внезапно, когда процессия стала уже подниматься в гору, Эпименид властным движением руки остановил рабов, несших его кресло. Обернувшись назад, старец долго молча глядел на раскинувшийся у его ног городок Мунихию. Слезы выступили на его тусклых, померкших очах, и он слабым голосом, как бы про себя, промолвил:

– Как ослеплены люди относительно будущего! Если бы афиняне знали, сколько горя доставит им впоследствии это место, они, доподлинно, разрушили бы его собственными руками и срыли бы собственноручно стены его теперь мирных построек [22] Сравните у Плутарха, «Жизнь Солона», гл. 12, которая вообще легла в основу нашего очерка об Эпимениде. .