Такаси Мацуока - Стрелы на ветру

– Я прошу об этом лишь потому, что у меня нет иного выхода.

Эмилия знала, как важна для самурая его гордость. И вот теперь владетель княжества так унижается из-за нее! Эмилия расплакалась от стыда. И кто же из них после этого высокомерен и заносчив? Ведь сказано же в книге Иова: «Ты хочешь обвинить Меня, чтоб оправдать себя?» Эмилия рухнула на колени рядом с Гэндзи и взяла его за руки.

– Простите меня за мое своекорыстное тщеславие. Пожалуйста, спрашивайте, раз вам нужно.

Но Гэндзи был слишком потрясен, чтобы говорить. Он совершенно не привык, чтобы с ним обращались подобным образом. На самом деле, если б в комнате сейчас присутствовал кто-нибудь из его телохранителей, голова Эмилии уже катилась бы по полу. Прикоснуться к князю без его дозволения считалось несмываемым оскорблением, и кара за него одна – смерть.

– Во всем виноват лишь я, – сказал Гэндзи. – Не вините себя.

– Как же мне себя не винить? Какая же это ужасная вещь – гордыня, и как незаметно она закрадывается в душу…

Лишь через несколько минут они вновь уселись на стулья и Эмилия пришла в себя настолько, чтобы продолжать разговор.

– Возможно, это просто померещилось мне в бреду, – сказал Гэндзи. – Но там, в снегу, мне показалось, что я вижу у вас на шее некое украшение.

Эмилия извлекла из-под блузы тонкую серебряную цепочку. На цепочке висел медальон с изображением креста и цветка.

– Вот это?

– Да, – сказал Гэндзи. – А что это за цветок?

– Это так называемая геральдическая лилия – эмблема французских королей. Семейство моей матери происходило из Франции. Эта лилия – память о Франции.

Девушка нажала на какую-то пружинку, и медальон отворился. В нем обнаружился миниатюрный портрет молодой женщины, очень похожей на саму Эмилию.

– Это мать моей матери. Здесь ей семнадцать лет.

– Столько же, сколько вскорости исполнится вам.

– Верно. А откуда вы знаете?

– Вы сами мне об этом сказали, когда делали снежного ангела.

– Ах да! – При этом воспоминании Эмилия улыбнулась. – Вам не очень-то понравился мой ангел.

– Виной тому скорее мое восприятие, чем ваше искусство.

Эмилия откинулась на спинку стула и облегченно вздохнула.

– Что ж, все не так уж страшно. Я ожидала… Даже не знаю, чего я ожидала. Но мне казалось, что вопросы будут гораздо хуже.

Гэндзи понял, что не может больше тянуть.

– Я еще не закончил, – сказал он.

– Пожалуйста, спрашивайте. Я готова ответить.

На взгляд Гэндзи, Эмилия была готова точно так же, как и он сам. То есть никак. Но деваться некуда.

– Мои воспоминания о том, что произошло после того, как меня ранили, туманны и расплывчаты. Я помню, что лежал рядом с вами. И мы были обнажены. Это было?

– Было.

– Делали ли мы что-либо еще?

– Что вы имеете в виду?

– Мы занимались любовью?

Потрясенная Эмилия отвернулась и покраснела еще сильнее, хотя мгновение назад казалось, что сильнее уже некуда.

– Это очень важно для меня, – добавил Гэндзи.

Но Эмилия так и не смогла ни взглянуть на него, ни сказать хоть слово.

Секунды складывались в минуты, а молчание все длилось, и в конце концов Гэндзи встал со стула.

– Я забуду об этом разговоре и никогда больше к нему не вернусь.

Он отворил дверь и шагнул за порог. Гэндзи уже закрывал дверь, когда Эмилия заговорила.

– Мы делились друг с другом теплом, чтобы спастись, – сказала она. – И все. Мы не… – Ей было мучительно больно изъясняться так прямолинейно, но Эмилия все-таки договорила: – Мы не занимались любовью.

Гэндзи низко поклонился:

– Я глубоко признателен вам за вашу откровенность. И он ушел. Но, вопреки чаяньям, так и не обрел покоя.

Эмилия не беременна. И госпожу Сидзукэ он еще не встретил. Это хорошо. Но надежда Гэндзи стремительно таяла. Другая возможность, о которой упомянула Хэйко, – что он влюбится в Эмилию, – больше не казалась ему столь немыслимой. Произошло нечто воистину неожиданное за время этой беседы – пока он говорил об их пребывании в снежном укрытии и вспоминал все, что тогда видел и переживал, наблюдая за тем, как на ее лице отражаются невинные чувства.

Гэндзи поймал себя на том, что волнуется.

– Я по-прежнему уверен, что князь Гэндзи и господин Сигеру влекут наш клан к гибели, – сказал Сохаку. – А потому не раскаиваюсь в принятом решении.

Он привел в монастырь Мусиндо семьдесят девять самураев. Сейчас в зале для медитаций их сидело шестьдесят. Остальные поспешили незаметно скрыться. Сохаку не сомневался, что вскорости их примеру последуют и другие. Обстоятельства складывались не в его пользу.

Ему не удалось убить последних двух наследников клана Окумити.

Голова Кудо уже гнила на копье перед воротами «Воробьиной тучи». А после того, как сёгун временно отменил действие Закона о смене места пребывания, вместо Гэндзи преступником оказался сам Сохаку.

Каваками утверждал, что они еще могут осуществить свои планы. Конечно, ему легко так говорить. Он – начальник тайной полиции и князь Хино. Ему есть куда отступать, и он это знает. А Сохаку отступать некуда. Ему не оставалось ничего, кроме последнего смелого удара. И неважно, что это ничего не изменит. Неважно, победит он или потерпит поражение. Важно лишь, как он умрет, каким его запомнят родственники и враги. Когда-то он командовал лучшей во всей Японии кавалерией. И теперь он предпочел ритуальному самоубийству отважное нападение.

Согласно донесениям разведчиков, Гэндзи покинул Акаоку и направился в Эдо. И его сопровождают всего тридцать самураев. У Сохаку вдвое больше воинов. Но неизвестно, как долго еще будет сохраняться такое соотношение сил. Возможно, к тому времени, как он покинет монастырь, их останется не более десятка.

– Завтра утром я встречусь с князем Гэндзи в бою, – сказал Сохаку. – Я освобождаю вас от клятвы, которую вы мне давали. И настаиваю, чтобы вы попытались примириться с Гэндзи или нашли себе другого господина.

– Пустая болтовня! – выкрикнул самурай, сидящий в четвертом ряду. – Мы все равно теперь связаны с вами. Мы не сможем примириться с Гэндзи. И какой господин примет на службу предателей вроде нас?

– Замолчи! – одернул его другой. – Ты знал, на что идешь. Прими теперь свою судьбу, как подобает мужчине.

– Сам прими! – выкрикнул первый.

Сверкнул меч, и тот, кто пытался пристыдить разъяренного самурая, рухнул, обливаясь кровью. А сам он рванулся вперед, к Сохаку.

Сохаку не притронулся к мечу. Он даже не шевельнулся.

Нападающий уже почти добрался до него, когда еще один самурай зарубил его со спины.

– Простите его, преподобный настоятель. Его семье не удалось вовремя бежать из Акаоки.

– Здесь нечего прощать, – сказал Сохаку. – Каждый должен принимать решение самостоятельно. Я оставлю оружие здесь и на час удалюсь в хижину для медитаций. А затем вернусь. Если кто-то из вас хочет идти вместе со мной в бой, дождитесь меня.