Роберт Лоу - Дорога китов

Я удивленно взглянул на него: он впервые выказал озабоченность такого рода. Но Эйнар даже не потрудился ответить ― миг был упущен, и, думаю, отец это знал.

Тесным кругом, закутавшись в плащи от холода, мы сидели и смотрели в огонь, прислушивались к суете и гомону огромного стана, прилаживали ремни и оттачивали мечи. Напряжение не давало заснуть.

― Когда умерла твоя мать, ― неожиданно сказал отец, когда серые предрассветные сумерки пробили ночную черноту, ― ее отец, старый Стаммкель, которого называли Рев, Лис, из-за его хитрости, захотел вернуть хутор. Тот был приданым Гудрид, понимаешь, так что он потребовал его обратно, когда она умерла.

Он долго молчал, а я затаил дыхание. Казалось, я стою у края пропасти и боюсь резким движением спугнуть овцу, чтобы та не шарахнулась и не слетела вниз.

― Конечно, я подчинился. И ты тоже, хотя в ту пору ты едва стоял на ногах, а кормилицей у тебя была хорошая рабыня, ― сказал отец в конце концов и вновь умолк.

― И что дальше? ― спросил я, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее, когда молчание стало невыносимым.

Отец пошевелился.

― Стаммкель созвал тинг. У него было много людей, которые говорили в его пользу, а у меня ― никого.

Гудлейв? Или Бьярни? Или Гуннар Рыжий? ― спросил я, удивленный тем, что никто из них не помог.

Отец тихо рассмеялся.

― Гудлейв и Бьярни не стали говорить против Стаммкеля, сильного, с ятрами, как у быка. Даже после того как Стаммкель вернулся из набега на Дюффлин, в котором они участвовали. Ходили почти шесть сотен человек, и четыре сотни из них не вернулись. Эта история почти погубила Стаммкеля, вот почему ему так хотелось заполучить хутор.

Он замолчал, пожал плечами, потер лоб.

― Думаю, Гудлейв и Бьярни не могли противиться Стаммкелю, потому что понимали, что в каком-то смысле подвели его во время набега.

― Они вернулись из-за Гуннара Рыжего, ― сказал я, вспомнив рассказ Хильд. ― А почему Гуннар тебя не поддержал?

Отец поерзал, словно что-то кольнуло его в ребра.

― А, ― отозвался он с тихим, будто порыв ветра, вздохом. ― Гуннар Рыжий. Его не было так долго, все решили, что он и другие мертвы... ― Он надолго замолчал, а потом проговорил: ― Знаешь ли ты, что Гудрид дочь Стаммкеля, с волосами цвета желтой ржи, затыкала косы за поясок? ― И покачал головой от яркого воспоминания. ― Она была словно золотая. Золотая и яркая, и гибкая, как стебель пшеницы, ― все ее хотели. Но в конце концов она пришла ко мне. Когда ее отец вернулся после набега на Дюффлин, охромел, а ятра у него усохли, как орехи, потому что слишком много жизней громоздились у его порога.

Отец тяжко вздохнул.

― Она была узка в поясе ― и слишком узка в бедрах, как оказалось. Но она хотела меня, и Стаммкелю пришлось отдать хутор, ведь он так и не смог поставить перегородку в собственном доме.

Снова настало молчание.

― А что Гуннар Рыжий? ― спросил я.

Отец, словно не слыша, смотрел в огонь.

― Гуннар говорил за меня на тинге, и решение приняли в мою пользу, ― коротко ответил он наконец.

Я удивленно заморгал, потому что ожидал совершенно иного исхода. Глупость, конечно; ведь я помнил, как отец рассказывал, что продал хутор, когда отдал меня на воспитание Гудлейву. Но все же это еще не конец истории, и так я и сказал.

― Да, ― согласился отец, ― не конец. Стаммкель и прежде недолюбливал Гуннара Рыжего, а после того случая вырвал себе бороду и заявил во всеуслышание, что вернет свой хутор, так или иначе. Он нанял двух известных головорезов, Оспака и Стирмира, которые выдавали себя за берсерков, и послал их с двумя рабами разобраться со мной.

Он пошевелил ногой бревно в костре и стал смотреть, как искры взвиваются в темноту, точно красные мухи.

― Почему Стаммкель так ненавидел Гуннара Рыжего? ― спросил я.

― Неважно, ― ответил отец, искоса поглядев на меня. ― Эти люди пришли в ту ночь к дому, как и объявили заранее. Их было четверо, все хорошо вооружены, а я остался один.

Широко раскрыв глаза, я ждал продолжения, а когда понял, что вряд ли дождусь, спросил:

― И что было?

― Я умер, конечно, ― сказал отец и усмехнулся, потому что я заморгал.

Я понял, что он разыграл меня стародавним способом, как делают все отцы, когда рассказывают детям саги. И я усмехнулся в ответ, а на сердце вдруг потеплело.

― На самом деле, ― продолжал отец, ― именно так и должно было случиться. Но только появился Гуннар Рыжий, прошел мимо и так многозначительно подмигнул. «Здорово, ребята, ― говорит он этим четверым. ― Это ни к чему, потому что Рерик уже решил уйти». Я и сам того не знал, а они, вестимо, не поверили, потому что видели, что я стою с саксом в одной руке и дровяным топором в другой и совсем не похож на человека, который собирается уходить. ― Он покачал головой и ухмыльнулся. ― Гуннар был глубокий мыслитель. «Слушайте, ребята, ― говорит он. ― Мы с вами выпьем и расстанемся друзьями, а вы передадите Стаммкелю, чтобы он пришел сюда послезавтра, когда на хуторе будет пусто». И снова подмигнул мне и увел всех четверых в мой дом и посадил за стол, а меня попросил принести жратвы и выпивки.

― И что ты сделал? ― спросил я.

Отец пожал плечами.

― А что мне оставалось? Я сел с ними, и мы пили, пока у нас эль не потек из ушей. Прошло много времени, и Гуннар встал и сказал, что пойдет отлить. Еще через какое-то время мы все вспомнили, что он вышел, и посмеялись ― мол, совсем пропал, верно, свалился в выгребную яму. Но я видел, как он подмигнул, когда уходил, а потому велел Оспаку поискать его, а тот был настолько пьян, что послушался. Когда Оспак, ясное дело, не вернулся, я сказал, что, дескать, тревожусь за него, опустил голову на руки и притворился, будто сплю. Стирмир вышел, а двое рабов продолжали пить и насмехаться надо мной. Но когда вошел Гуннар Рыжий, а меч у него весь красный, и кровь капает, им со страху оставалось только обоссать мой пол. Вот так все и было, ― заключил отец. ― Гуннар велел рабам отнести тела Оспака и Стирмира Стаммкелю и сказать ему, чтобы тот отказался от всех притязаний на хутор. «Головы, ― сказал он, ― я сохраню и надену на шесты, чтобы следили, не захочет ли Стаммкель снова наделать глупостей». Так и поступил.

Он замолчал и крепко зажмурился, потом потер глаза, потому что слишком долго смотрел на угли.

― Когда все завершилось, я остался один. Ты повсюду бегал и донимал меня, я не выдержал, продал хутор и поехал с тобою к Гудлейву.

Глаза у него слезились от дыма и ярких углей, но сердце у меня бешено заколотилось, потому что влага эта очень походила на слезы.

― Я всегда думал, что вернусь, ― сказал он. ― Но знал, что у Гудлейва ты будешь в целости и сохранности. С ним надежнее, чем со мной.

Мне хотелось еще послушать, но он хлопнул меня по плечу и встал, а потом ласково погладил меня пару раз, как гладят лошадь или собаку, и ушел во тьму, оставив меня с костром и вихрем мыслей, круживших, как искры.