Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Вернулись темноверцы, свалили сушняк, испуганно уставились друг на друга, не решаясь сказать вслух причину ужаса, вдруг охватившего их.

— Огня-то… — прохрипел Кузьма.

— …нету! — закончил за него Фрол.

Вместо ответа Родион ударил кресалом по кремню, высыпая сноп искр на растеребленный мох с берестой. Тотчас занялся слабенький огонек, который Родион раздул после небольших усилий в жаркое пламя.

Темноверцы повеселели:

— Ловок ты!

— Умен, тово!

— Походите с мое по земле! — хохотнул Родион. — Не тому еще обучитесь! Ну, чего рты поразевали? Вешай котелок!

Все трое развязали котомки со снедью. У Фрола с Кузьмой — хлеб, сало, а у Родиона — только сухари да луковица, подаренная Кузеваном. Переглянулись темноверцы и тут же полоснули ножами по своим харчевым припасам, выделяя проводнику и атаману по куску настоящей еды. Родион принял дар как должное, только головой лениво кивнул.

Скоро закипел котелок, и в мятую кружку Родиона плеснулся ароматный цветочный кипяток, приправленный медом.

«Слава тебе, господи! — мысленно рассмеялся тот. Вразумил ты оболтусов! То ли еще будет!»

Одолев каменную осыпь, Торкош спешился на голых камнях.

Далеко внизу лежала сухая долина, в которой не было жилищ и скота. Люди из нее ушли давно, еще в самом начале лета, не дождавшись дождя и новой травы. Где они кочуют сейчас? Степь, как и лес, не оставляет следов от человека: была тропа — заросла, стоял аил — завалился, а потом ветер и дождь сравняли земляную выбоину, а золу и угли закрыла пыль. На следующий год все зарастет и тогда вообще не найдешь никаких следов!

Торкош сел на один из камней, набил трубку из подаренного Яшканчи кисета, закурил, не в силах справиться с ухмылкой и нервным смешком, все время подкатывающим к горлу.

Да, много еще дураков живет в горах! И на век Торкоша их хватит! Неспроста ведь в народе говорят, что семеро дураков всегда одного умного прокормят! Три раза за это лето попадались Торкошу дураки, но Яшканчи оказался глупее всех! Разве бы умный человек отвалил столько добра за его нищету? Кому скажи — животы попортят от смеха…

Зря он уступил Яшканчи сразу, надо было еще поторговаться! Может, и тажуур с аракой приторочил… Хорошо бы.

Камень прокалился за день и сейчас грел зад Торкоша даже через шубу. Может, вздремнуть, а путь продолжить ночью, при луне? Нельзя, тут нет корма для коня, да и самого может пробрать до костей ночной холод! В горах ведь как? Днем — жара, камни трескаются, а ночью — холод, и опять камни трескаются…

Нехотя поднявшись с насиженного места, Торкош стал искать тропу на спуск, но кругом почему-то опять была одна осыпь.

— Вот дела! Как же я влез сюда с конем?

Лишь обогнув последний ребристый скальный выступ, Торкош увидел тропу, уходящую вниз. Путают его, выходит, бесы и духи? Не хотят, чтобы он от своего аила уходил живым?

Ну нет! Не из таких людей Торкош, чтобы старые тропы топтать, на которых не было и никогда не будет счастья! Пусть уж это делает тот, кто поглупее Торкоша! Пусть уж Яшканчи!

Великое дело для человека, когда он один, никому и ничего не должен!

Где-то недалеко грохнуло, расколовшись, небо. Торкош присел и задрал голову: с севера надвигались, клубясь и чернея прямо на глазах, тяжелые тучи, которые сейчас, уже через мгновение, лягут на эту каменную площадку, придавят и расплющат его! Не разгибаясь, он подскочил к коню, схватил за повод, потащил к тропе. Не заметил и сам, как оказался внизу и тотчас попал под свирепый ливень с градом, ют которого укрылся в каких-то камнях, всунувшись задом в крохотную яму так, что затрещала шуба.

И только теперь, смотря, как с седла, крупа и холки коня стекает рыжая вода, Торкош начал понемногу осознавать весь ужас своего положения: ведь он так же вот один под ливнем, как этот дареный конь… Один… Совсем один! Нет жены Караны, нет Чачака и Аспая, скота и аила… Ничего нет!

Скатались, свернулись тучи, утянулись за каменистые гряды, волоча впереди себя страх, а позади радость… Когда-то и он, Торкош, под таким дождем босиком прыгал, а теперь шубой дыру в камнях заткнул и кривит губы от горечи, а не распахивает хохочущий от радости рот… Он уныло, выдрался из своего укрытия, обтер рукавом шубы седло, неуклюже влез на него, будто в первый раз… Конь, не дождавшись узды, пошел сам в ближний лесок на зеленую, вымытую дождем траву. Здесь остановился, опустил морду, застриг зубами, выдувая ноздрями зеленую пену…

Торкош сполз с седла, распустил опояску, снял шубу, бросил ее на траву, начал яростно топтать ногами, рыдая и рыча одновременно… Остановило его неистовое ржание чужого коня, переборы копыт где-то справа, гортанные голоса. Торкош упал животом на шубу, заломил руки на затылке, прикрыл глаза. Нет, звуки не ушли… Значит, его не духи пугают опять и путают?

Всадники подъехали к неподвижно лежащему Торкошу, спешились.

— Спит? — спросил один из них.

— Я видел, как он прыгал. Может, кам? Они иногда и без людей камлают, для себя.

— Не похож он на кама. Да и бубна нет.

— Хорошему каму бубен не нужен. Торкош перевернулся на спину. Сел.

— Я не кам, — сказал он уныло, — я пастух.

Трое гостей рассмеялись. Потом один из них взял Торкоша за шиворот, собрав в кулак всю его расползающуюся рубаху, встряхнул так, что у того лязгнули зубы. Торкош заскулил. Рука мотнула его из стороны в сторону, отпустила. И тотчас на Торкоша напал зуд: чесалось все — живот, грудь, плечи, спина… Он начал яростно терзать свое тело, раздирая и без того порванную и прелую рубаху, оставляя на бледно-серой коже багровые полосы.

— Хватит! — сказал строгий голос и тотчас перед Тор-кошем остановился статный и крепкий алып, положил руку на кинжал. Его жесткие и холодные глаза, плотно сжатые твердые губы, бронзовые от загара скулы, по которым прокатывались желваки, не сулили ничего хорошего. — Где же твой скот, если ты пастух?

— Продал.

— И теперь собираешься в батраки к Лапердину?

— Один хочу жить!

Страх прошел вместе с зудом. Торкош нагнулся за шубой, поднял ее, встряхнул, натянул на плечи, перехватил опояской. Теперь осталось только к коню шагнуть да сесть в седло. Но грозный алып ухватил Торкоша за опояску, притянул к себе, сумрачно посмотрел ему в лицо:

— Я — Техтиек. И если ты, вонючий барсук… У Торкоша снова ушла душа в пятки:

— Я… Я к русским еду! К Лапердину!

— Кто послал? Зачем?

— Сам еду! — Торкош поник головой. — Всех похоронил, один остался… Скот потерял… Помирать еду! Отпусти меня, Техтиек.

Техтиек хмыкнул. Такой бродяга вполне мог бы заменить ему Козуйта. Но у Лапердина — кони, а где он их пасет — тайна. Этот к Лапердину в работники идет. Может, пусть узнает все?