Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Но, кроме этой схоластики, их учили в семинарии еще и маневрам, как, наверное, учат будущих офицеров в кадетском корпусе: истина — это зерно, которое надо вырастить на любой почве и при любой погоде, потому и будьте готовы и глубоко копать, и до изнеможения поливать, и хранить наливающийся соками живой колос! И тут же духовные наставники оговаривались: копать, пример подавая, а остальную работу оставляя пасомым; поливать, показуя сне на деле, а поливщиков среди стада своего ищите; оберегать же взращенное только самому пастырю подобает!

Доктор хорошо подходил для роли топтателя тропинок к заблудшим душам. Боль телесная, как и боль душевная, всегда лишает человека его животной бдительности, людских раздумий и порывов к возвышенному, настежь отворяя незримые врата страха перед неизбывностью. Велик ли труд для Федора Васильевича шепотнуть страдальцу, которого он врачует, слово-другое, могущее приблизить его к господу, за руку подвести к паперти? А уж тут бы отец Лаврентий не сплошал и сделал то, что завершает миссионерский подвиг подвел заблудшего к кресту! Двойным счетом бы шла благодать, снисходя милостынями епархии на доктора и священника — целитель ран телесных и врачеватель душевных ран сравнялись бы в святости и величии цели!

Мог бы доктор Гладышев и еще большую услугу оказать христианству и ближнему представителю оного — упредив болящего авторитетом своим, что без молитвы, обращенной к господу, лекарства бессильны есть! Что зазорного в том? Какой урон научному врачеванию? И не прямым словом, а — подсказкою: уповай, мол, на господа? Не возжелал, не захотел, даже оскорбился, в гордыню впав:

— Я — доктор медицины, а не доктор теологии! Что же мне, святой отец, вместо больничного халата рясу надеть, а вместо ланцета крест взять в руки? Увольте! У вас свои методы, у меня — свои! И одно с другим не перемешивается.

Захлебнувшись на первой атаке, иерей пошел обходным маневром: посещая болящего сразу же, как только от него уходил или уезжал доктор. Но это было утомительно — на скалу неверия карабкаться приходилось все-таки самому! Но и это не понравилось доктору — он стал таить от священника имена своих больных, а во время приема их на дому у себя, запретил жене и Дельмеку вообще кого-либо постороннего пускать на порог…

Тогда-то и вызрела идея заставить доктора лезть на скалу миссионерства силой, путем создания вокруг него пустоты недоверия. Слушок-шепоток, выпущенный отцом Лаврентием, был неказист: доктор Гладышев — безбожник, и лекарское искусство его не освящено наукой и церковью, а взято у колдунов и травознатиц! И доказанность оного налицо — травы доктор возами таскал из леса и готовил из них свои сатанинские зелья. Шепоток разросся в слух, но не напугал Федора Васильевича. Тем более, что и больные излечивались по-прежнему, а подосланные к нему люди, просившие приворотные и отворотные снадобья, были посрамлены и высмеяны, вернулись к священнослужителю, пославшему их, несолоно хлебавши…

Визит полицмейстера был своевременным и для отца Лаврентия позарез нужным, чтобы обратить взор власть охраняющего на нигилистскую сущность доктора Гладышева. Но Богомолов с первого же раза от попа отмахнулся, а второго раза не случилось — проехал мимо, забыв про свои обещания…

Может, к жандармам теперь за вспомоществованием обратиться отцу Лаврентию?

Человек лежал, распластавшись на снегу, лицом вниз. Одна его лыжа воткнулась стояком в снег, другая, неловко подвернувшись, была на ноге. В двух шагах от лежащего валялось новенькое ружье. Вся лыжня в этом месте была затоптана конскими копытами, на снегу алела свежая кровь. Человека убили ударом палаша по затылку.

Дельмек сбросил лыжи, перевернул мертвеца. Лицо было незнакомо, да и узнать его трудно: залито кровью и развернуто, как книга…

— Хороший удар! — вздохнул Дельмек. — Кто же его так? За что?

Еще совсем недавно человек этот был жив и торопился уйти от погони. Кто гнался за ним, кому он был нужен?

Дельмек выпрямился, по обычаю русских, провожающих покойников в вечный аил, снял шапку.

— Надень шапку, Дельмек! — услышал он за спиной знакомый насмешливый голос. — Этот Анчи не стоит твоего сострадания! Он — мерзавец и предатель!

Дельмек обернулся, держа шапку в руках.

— Техтиек? — Дельмек надел шапку и машинально сбросил ремень ружья с плеча. — Это ты его убил?

— Его убило небо. А я только выполнил волю бур-ханов!

Техтиек спешился, подошел, положил руку на винтовку Дельмека, нахмурился:

— Ты хочешь застрелить меня?

— Нет, я не убийца. Я — охотник. Я шел по следу, который меня привел к нему… Он не выполнил какой-то твой приказ?

— Он только нарушил мой приказ. Еще летом.

— Почему же ты убил его сейчас?

— Нарушение приказа привело к смерти людей на прииске.

Дельмек кивнул. Он уже слышал, что на прииске Бобровском были убиты в перестрелке какие-то алтайцы. К тому же с оружием…

— Вот так, Дельмек… Тебе что-нибудь нужно от меня? Дельмек отрицательно покачал головой.

— Тогда я тебе дам совет. Хороший совет! — Техтиек кивнул на убитого. Не повтори его ошибки.

— Тебя ищет Богомол, Техтиек. Он допрашивал меня. Говорил, что меня знает какой-то Бабинас…

— Бабинас? — Техтиек покачал головой. — Я не знаю никакого Бабинаса… А Богомолов ищет меня уже семь лет. Прощай.

Солнце скатывалось на вторую половину неба. Оттуда оно начнет падать быстрее, торопясь на покой. Солнцу тоже легче идти с горы, чем в гору…

Дельмек вышел на опушку леса, увидел старый след и невесело усмехнулся. Анчи сумел лыжней завязать свой узелок жизни. Но этот его узелок будет помнить теперь всю жизнь другой человек, пока и его голову за какой-либо промах не снесет меч Техтиека.

Торкош не стал утруждать себя поисками жилья. По совету работников-алтайцев, живущих у Лапердина, он занял пустующее уже три зимы кое-как сложенное неуклюжее строение пастуха Сабалдая, на самом краю Бересты. Осмотрев его, Торкош повеселел: если немного подправить, то зиму будет легко и просто обмануть, не кланяясь в пояс хитроумному старику Игнату.

Одолжив за два рубля телегу у кержака Лариона, Торкош съездил в лес, наломал сушняка, набрал несколько мешков сухих шишек, надрал березовой коры, надергал охапку соломы из прошлогоднего стога и в один вечер соорудил себе очаг и постель. Потом, переночевав на голодное брюхо, отправился поутру в лавку. Но там лавочник Яшка сразу же огорошил его отказом:

— Будешь у отца или брата в работниках, тогда будет тебе и кредит на харч! А так — катись колесом!

— Какой кредит? — удивился Торкош. — Каким колесом? У меня деньги есть!