Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Вернулся Кураган, забренчал по струнам, глядя поверх костра. Сейчас он споет еще одну свою песню. Может быть, последнюю, которую услышит Яшканчи…

Прикрыл рукой глаза Яшканчи. Первые же слова кайчи нашли отклик в его душе, и она кричала, сопротивлялась тому, что он и Сабалдай задумали… Старик прав: нельзя птице завязать клюв, чтобы она не пела своих песен! Но если песня выдает птицу врагу? И этот враг уже нацелился в ее сердце?..

Кураган поднял глаза, полные того огня, что горел в его душе всю эту осень. Он сейчас никого не видел и не слышал:

Долго пел Кураган, но не было в этой его песне упоминаний о хане Ойроте и Белом Бурхане, которые идут спасать людей Алтая от беды и горя на своих крылатых белых конях. Сегодня Кураган не пел о них! Сегодня он пел о непобедимой силе людей, которые могут и должны сокрушить не только зиму и морозы, но и любую злую силу земли и неба! Любую силу, какой бы злой и беспощадной она ни была, как бы ни кралась к людям из-за каждого куста и камня…

— Дай мне твой топшур, Кураган.

Яшканчи встал, осторожно выпростал из рук кайчи его инструмент и молча сунул его в костер. Просохшее и промаслившееся дерево вспыхнуло яркими языками огня. В первое мгновение Кураган ничего не понял, потом вскочил, рванулся к костру, но Сабалдай молча оттащил его и усадил рядом с собой.

— Так надо, Кураган! — сказал Яшканчи твердо. — Тебя ищут на всех дорогах по этому топшуру! Теперь топшура нет, и тебя не найдут.

Кураган снова вскочил:

— Я сделаю другой топшур, еще больше и громче этого!

На ярмарке Яшканчи был больше ротозеем, чем покупателем или торговцем. Продавать ему было почти нечего, а покупать не на что. Да и Сабалдай не нажился на своем скоте, шерсти и шкурах. Цены были низкими, но продавать пришлось — не гнать же назад по зиме истощавших овец и быков такую даль!

К вечеру первого дня неожиданно повезло Яшканчи: он обменял своих овец на китайские шелковые ткани, а те продал за новые русские монеты, выпущенные после реформы. [161]Их охотно брали все купцы на ярмарке и ценили очень дорого, не обращая никакого внимания на разноцветные бумажные деньги. Даже Сабалдай и тот позавидовал удаче друга:

— В купцы-чуйцы тебе надо идти, Яшканчи! Какой ты пастух?

Решили сделать покупки для дома, но это оказалось еще труднее, чем выгодно продать что-либо! Все нужно для семей, а денег и на половину не хватало. Сабалдай измаялся, загибая пальцы один за другим сначала на правой, потом и на левой руке:

— Ситец надо? Надо. Сапоги новые надо сыновьям и снохе? Надо. Жене новый чегедек надо? Надо.

Пересчет этих «надо» остановил Яшканчи:

— Лучше ружье купи. Зимой от волков будет чем отбиться. И не только от волков…

Только начавшись, ярмарка шла к закату. [162]Уходили крупные стада и табуны, стремительно падали цены на оставшийся скот. Однажды Сабалдай и Яшканчи были свидетелями, как дородный и глупый мужик из кержаков орал на обступивших его разношерстных покупателей, уводивших стада за Курай:

— Разве у вас кони энто? У вас бараны! Вота — кони! И показывал рукой на своих рысаков, которые ростом и статью ничем не отличались от обычных монголок. Покупатели посмеивались и не спешили протянуть деньги. Неожиданно в этот гомон вмешался другой кержак:

— Ты поздно пригреб сюды, Кузеван! Все уже распродано и раскуплено!

— Не встревай, Макар! Ты свое сгреб, теперич — моя очередь!

Их мирная перебранка переросла в ссору и едва не закончилась потасовкой на потеху всей ярмарки, если бы не вмешалась крепкая русская баба, набросившаяся на Кузевана с кнутом.

Курагана они нашли возле мастера и продавца музыкальных инструментов. На кайчи было жалко смотреть — перед ним лежали шооры, комузы, домбры, свистульки всех видов, но топшуров не было. Хотя покупной инструмент, сделанный хоть и мастерскими, но чужими руками, это совсем не то, что сделал бы сам кайчи. Был бы голос-помощник, а петь его кайчи всегда научит!

На вопрос Яшканчи, заданный шепотом, мастер развел руками:

— Был топшур! Хороший топшур был, старый… Купили.

На Курагана Яшканчи смотрел виновато, но чем мог — утешал, бормоча растерянно и неопределенно:

— Ты — хороший кайчи, Кураган. Ты можешь петь свои песни и без топшура. Русские кайчи все свои песни рисуют на бумаге…

— На бумаге? — улыбнулся Кураган сквозь слезы и помотал головой: песню нельзя нарисовать! Песня, как птица, должна лететь…

Шла пурга. Это Яшканчи определил по замершим вдруг деревьям, их внезапно опустившимся сучьям. Медленно ползущий по земле страх начал закрадываться в душу. Пурга — это всегда плохо. Сильный ветер, мороз и снег, летящий не клочьями, а охапками в два мужских кулака, легко сбивает с ног не только путника, но и всадника.

— Что делать? — спросил Яшканчи у облепленного снегом Сабалдая, подъехавшего к нему. — Замерзнем! Где Кураган?

— Тут был… Пещеру надо искать, Яшканчи. Дыру в горе.

— Ничего не видно, где ее искать?

Яшканчи спешился, повел коня в поводу, проверяя расщелины одну за другой. И хотя их было много, ни одна из них не могла надежно укрыть не только трех коней, но и одного человека… Может, за выступом какой скалы укрыться и разжечь костер? Бесполезно: сильный ветер раскидает головни и устроит зимний лесной пожар, если вообще даст заняться первому пламени на бересте!

Теперь и Сабалдай отстал. Курагана искать поехал?

Настоящая пурга всегда начинается внезапно: упадет тяжелым ветровым пластом вниз, придавленная морозом, ослепив и оглушив белыми вихрями и свистом, закладывающим уши. И сейчас так — сразу померкло все, ветер стих неожиданно, как и поднялся, началась спокойная, убаюкивающая, страшная в своей монотонности круговерть: будто кто-то метет и метет большим помелом, выметая мусор из большого аила.

Яшканчи стало жарко, и он понял, что замерзает. Окостеневшее лицо и негнущиеся даже в локтях и коленях руки и ноги сделали его беспомощным, почти неживым, хотя сердце стучало, а глаза застилали слезы, сразу же намерзающие на ресницах и щеках…

«Нет-нет! — содрогнулся он. — Только не здесь… Только не сейчас… Ведь Кайонок еще такой маленький… О, Кудай! Помоги мне!»

И тотчас произошло чудо — скалы разошлись, образовав широкую щель, в глубине которой оранжевым лохматым пятном метался в вихрях снега жаркий и спасительный костер, вокруг которого топтались люди.