Геннадий Андреев - Белый Бурхан

— Чего там?

— Людишки какие-то прибегли пехом. Впущать?

— Не на молитве монастырь! Пусть входят с богом. Снова заковылял старик-инвалид назад к воротам. И чего бегает попусту? Отпирал бы ворота перед конным или пешим, а не выпытывал каждый раз дозволенья! Зря в монастырь люди не пойдут — не ближний свет ноги бить…

Покончив со снегом, отец Никандр оббил лопату о крыльцо, взялся за дверную скобу, да не вытерпел, оглянулся. Чужие пришли, незнакомые в ворота входили. Трое. А думал — те, шестеро вернулись… Неужели совсем ушли?

Все трое были из разных русских деревень, все православные переселенцы, все с одной тревогой в душе пришли: слухи, мол, по горам плывут нехорошие, будто по весне местные люди из орды будут всех русских бить до смерти… Вот и приехали узнать в обители как быть теперь и что делать?

— А кроме слухов примечали что?

— Ничего, вроде б… Смирно калмыки живут.

— Да токмо — в тихом омуте-то!..

— Вота и дай совет, святой отец…

Хмыкнул игумен: дай совет. Самому бы кто дал его! Но мужики правы: дыма без огня не бывает… И коль этих толстокожих прошибли слухи, то по староверческим и кержацким кораблям вообще страх-колотун ходит!..

Может, зря он бумагу архимандритову, к оружию православный люд зовущую, не подписал? Загорится что в горах-Поспелов первым перст в него ткнет: он добротой своей дал крамоле время лютым цветом расцвесть! Не отвертишься: грешен… И тех шестерых перекрещенцев, что при нем сбежали, вспомнит! Сам отослал к хану Ойроту, упредил разбойника!

— Совета твоего ждем, благодетель…

— Как ту резню понимать? Одних православных будут резать вместе с попами, церкви палить или всех русских поголовно?

— Ружьишек, поди, надо подкупить? Пороха? Пуль налить?

Вот привязались! Будто с ножом к горлу-вынь да положи им правду-матку!

— Наши-то новообращенцы из местных пока не покидают монастырь свой, покривил душой игумен. — Значит, резни неоткуда ждать… Да и знают власти обо всех этих шепотках и слухах в горах! Без обороны крепкой православие никто не оставит, а паче того — государь!.. А что до ружьишек, то я так скажу: в хозяйстве оно лишним никому не будет…

Кивнули мужики, за шапки взялись — поняли. Встали, персты наложили на лоб, живот и плечи. Не двумя стоячими, а щепотью православной — свои!

Проводил их игумен до порога, послушников крикнул, приказал одарить из припасов монастырских на долгую дорогу и по оловянному крестику-охранителю в пути выдать странникам божьим.

Едва не прослезились те:

— Храни тебя бог, отче!

— Живи на благо всех нас!

— Круши супостата в молитвах своих и братии! Оттаял душой отец Никандр. Что ему теперь доносы Поспелова, ежели вся округа за него, своего игумена, горой стоит! И только потом уже, к вечеру, отмолившись вместе с иноками, головой на каменную подушку упав, задумался: а ну как тот мужик-настырник, что про ружья, порох и пули говорил, прав? С крестом-то против ружей хорошо идти в споре со старым супротивником, а наяву-то, когда те ружья не впереди тебя, а за спиной — надежнее!

— Надо было подписать Елизарке ту окаянную бумагу! Береженого — бог бережет…

Дома у Яшканчи все было тихо и спокойно. Да иначе и быть не могло! Пока муж со своими друзьями топтал петли многочисленных чужих дорог, берег Курагана от плохих людей, его жена Адымаш выдубила бараньи шкуры и сшила новые шубы себе и Яшканчи. Получил на зиму свою обновку и Кайонок — теплую шапку и меховые сапоги. Сделал сыну подарок и отец — привез с ярмарки покупные лыжи, хотя у мальчишки и были свои, самодельные. Теперь Кайоноку нужен только лук со стрелами и он — охотник!

Радостная и довольная Адымаш долго гладила свои косы в знак уважения мужа, разглядывала цветные нитки на катушках, перебирала блестящие пуговицы, ощупывала яркие шелковые ленты, любовалась настоящими стальными иголками, горящими, как солнечные лучи… Такого богатства ни у одной женщины в долине Теренг не было! С трудом дотерпев до вечера, она убежала в аил Чегата похвастаться своими сокровищами…

А когда высыпали звезды, пришли Чегат и Чет, прихватив тажуур с аракой и несколько кусков прокопченного в дыме костра мяса. Раньше они обычно приносили золотые слова, а теперь сами пришли за ними: Яшканчи видел многих людей и слышал много историй во время своего торгового кочевья, ему теперь есть что рассказать! Тем более, что он приехал не один, а с гостями угрюмым и молчаливым тувинцем, и такой же сдержанной, не болтливой его женой.

К удивлению и разочарованию друзей, рассказ Яшканчи был кратким и не отличался занимательностью: дорога на ярмарку оказалась трудной, но ничего, добрался, цены были совсем плохие, хуже, чем в прошлом году, но удалось сделать выгодный обмен; с Хертеком познакомился на ярмарке; обратно они втроем добрались без особых бед, хотя и их потрепала непогода…

Чегат и Чалпан переглянулись, посмотрели на гостя Яшканчи: человек бывалый, может, что и прибавит к рассказу, но Хертек, казалось, вообще ничего не видел вокруг, кроме пленки дыма, струящейся над трубкой…

Не развязала языки и выпитая арака. Показалось даже, что ее действие было обратным: все четверо мужчин вообще замкнулись, а если и говорили, то о пустяках. Жена Хертека — Савык, думая, что ее присутствие мешает мужчинам, пошла к ручью за свежей водой, но, вернувшись, не заметила перемены.

Первым поднялся Чалпан:

— Пора домой. Да и скот посмотреть надо. Следом за ним шевельнулся Чегат, поведав о своих заботах.

Яшканчи растерянно посмотрел на Хертека. Тот чуть заметно кивнул и неожиданно спросил у всех сразу:

— Плохо живем, скучно. Почему так плохо и скучно живем?

Чет нахмурился, опустился на свое место, и Яшканчи впервые заметил у него на лбу вертикальную складку, которой месяц назад не было. Что за заботы и тревоги вырубили ее?

— Недавно я был в Кырлыке, — тихо заговорил он, — долго сидел у очага одного старого пастуха. И спросил у него о том же. Знаете, что он мне ответил? Для хорошей жизни нужна радость. А для радости мало набить живот бараниной… Он весь Алтай исходил со своими отарами и стадами, богатым алтайцем считался, зайсаны с ним за руку здоровались. А теперь-нищ и один в аиле. Зимой помрет… Вот и думай теперь-для чего жил, зачем?

— Надо помочь ему, — сказал Яшканчи, пожав плечами, — в свой аил взять, пусть у огня сидит! Чет вяло усмехнулся:

— Не пойдет. Зачем лишний рот, скажет! Яшканчи вздрогнул. Такие же слова он слышал и от отца! Его обдало жаром, он торопливо и гневно заговорил:

— Мы — плохие люди, если старики боятся долго жить! Надо переделать все! Надо так все переделать, чтобы не было лишних людей в горах!..