Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Чекурак отозвался равнодушно:

— Кто тебя держит?

Вставив ногу в стремя, он плюхнулся в седло неуклюже и как-то неуверенно: Кылыр-лисица хитрая, он уже давно наметил себе подходящую тропу!

Он рысью догнал Техтиека, пошел чуть в стороне. Тот недовольно покосился:

— У тебя дела своего нет? Чего тащишься за хвостом?

— Я все узнал, великий хан! Шалды ушел в Абайскую степь к брату, а Кылыр идет с твоей армией только до Уймона… Может, казнить его сегодня, пока не удрал?

— Зачем? Мы не пойдем на Уймон! Но ты с Кылыром можешь сбежать в долине Таурака. Там много русских сел, где нужны работники. Передай это не только Кылыру, но и его друзьям — Чумару и Ыргаю!

Техтиек врезал плетью по крупу коня, исчез среди деревьев, оставив на тропе своего бывшего знаменосца, скованного страхом и дурными предчувствиями…

Значит, скоро он начнет рубить головы и своему собственному дракону? И первым срубит его голову, Чекурака? Кого же тогда приблизит к себе? Жадину Чумара, бабника Топчи, любителя большого огня Колбака, тупицу Яемата?

Нет, если удирать, то удирать всем, а не поодиночке!

Набрав горсть винтовочных гильз, еще не успевших позеленеть и потерять пороховую вонь, Ыныбас высыпал их в ту же коричнево-серую пыль, из которой поднял. Они падали, тихо постукивая друг о друга, как будто были сделаны не из металла, а из картона.

Потом он прошел до подошвы перевала, увидел рыжие, взявшиеся корочкой пятна на его камнях, провел по ним ладонью. Кровь уже не пачкала руки, а только шелушилась, отслаивалась от камня чешуйками, которые легко отлипали от ладоней, стоило только на них подуть. Скоро дожди смоют эти пятна, и больше никто не увидит следов трагедии, что разыгралась здесь какую-нибудь неделю назад…

Расставшись с Кураганом, женщинами и мальчиком, Ыныбас поехал с Чейне к ее отцу, чтобы оставить там женщину до осени, не обращая внимания на ее слезы и протесты. Старик Кедуб принял дочь неохотно, ее новое одеяние с чужого плеча испугало его. «Где же твой новый чегедек? Откуда эта рвань на тебе, дочь?»

Той же ночью Ыныбас вернулся на старую тропу и взял круто на юг, к Ябоганскому перевалу, чтобы уже от него уйти верхней тропой, кружащей у самых белков, к Храму Идама. Ему надо было еще раз увидеть Белого Бурхана, чтобы сказать ему все в лицо. Чейне, узнав об этом, забилась в истерике:

— Он тебя не отпустит! Чочуш говорил, что из умных голов он делает какие-то чаши! Твоя голова обязательно ему подойдет!

— Пусть! Но он должен знать, что есть вещи, которые не прощаются даже богам! Я плюну ему в лицо и уйду.

— Ты не уйдешь! — закричала она. — Ты не сможешь уйти от него!

Через пять дней Ыныбас был на месте, но пещера оказалась наглухо закрытой, даже тропа, ведущая к ней, успела зарасти молодой травой. Прождав у входа до первых звезд, а потом и до утра, Ыныбас тронулся в обратный путь…

Ябоганский перевал круто уходил вверх. Можно по нему подняться, а потом и спуститься в долину, но надо ли? Хан Ойрот ушел со своей армией на север, бурханы исчезли, ярлыкчи погибли… В живых, возможно, остались только они с Чейне… Но они не понесут знамя бурханизма: новая религия умерла, не успев родиться!.. Да и могла ли религия Ак-Бурхана [200]дать людям то, что они ждали? Увы, никто никому ничего не дает даром!

Ыныбас подошел к коню, потрепал его за ноздри, дав лизнуть руку. Поправил сбрую, не решаясь сразу сесть в седло и пойти по хорошо пробитой дороге прямо через урман на Бещезек, Барагаш и дальше. Он все еще чего-то ждал и на что-то надеялся: уж очень не хотелось верить, что все исчезло при первом же порыве свинцового ветра… Но перевал был молчалив и пустынен, а дорога, ведущая к нему, поблескивала золотыми полосками гильз — посевом смерти.

— Ты зачем позволил ему убить меня, Назар? — плача спрашивал Арсений и размазывал по лицу грязные слезы. — Разве ты не мог сказать ему, что вместе со мной подыхал от голода на Кандоме? Он тогда стоял рядом с тобой, он бы мог тебя услышать! Почему ты захотел, чтобы я умер от руки этого самого ужасного человека?

Ыныбас вскочил, ощупал подстилку лапника под собой, перевел взгляд на затухающий костер. Неужели оттуда, из огня, вышагнул уже давно мертвый Арсений? И почему он пришел к нему именно сегодня, когда силы Ыныбаса на исходе, еда кончилась, а до истоков Песчаной еще шагать и шагать!

Может, Арсений стал кермесом и теперь пришел за ним? Но ведь кермесы приходят только за теми, кто в них верит!

Сон отлетел, и не было смысла приглашать его снова. Ыныбас сложил лапник, служивший ему постелью, в костер, шагнул во мрак леса, свистом подозвал коня. Тот фыркнул где-то совсем рядом. Успокоившись, Ыныбас вернулся к костру, достал подвешенное за сук ружье, пересчитал оставшиеся патроны. Четыре в магазине, один в стволе. Пока хватит.

Арсений… Да, тот самый старатель со шрамом на левой щеке и раскосыми глазами, которого Техтиек застрелил прямо с перевала только потому, что он был счастливчиком, нашедшим крохотный самородок. Арсений прошел с Ыныбасом десятки трудных верст по левому берегу Кандомы и правому реки Лебедь, пока они не натолкнулись на большой прииск, охраняемый конной стражей. Спрятаться друзья не успели, а конному нагнать пешего просто. Особенно, если этот пеший еле-еле ноги передвигает от усталости и голода. Неделю их с Арсением держали в кутузке, а потом выгнали на работы — мыть песок. И если бы не бунт, то неизвестно, сколько бы лет продолжалась для них эта неожиданная каторга, ничем и никак незаслуженная. Тогда-то и получил Арсений свою мету на щеку…

Перед живым другом Ыныбас оправдался бы легко, но как оправдаться перед мертвым, чтобы он услышал и понял?

Тогда, с перевала, Ыныбас не узнал да и не мог узнать Арсения когда-то молодой и здоровый, парень за годы скитаний высох, сгорбился, обнищал и оголодал до последней крайности. Если что и осталось от него прежнего, так это — шрам, след нагайки… Да и кто бы в ту минуту остановил Техтиека, не поплатившись за дерзость собственной жизнью?

Медленно светало. В лесу это можно заметить позднее, чем на открытом месте: здесь ведь нет горящего небосвода, нет золотой зари и выпрыгивающего из-за края горизонта солнца. В лесу восход падает с зенита неба сначала фиолетовым, потом синим и, наконец, пепельно-зеленым светом…

Пора! Ыныбас забил костер сырой лапой, затоптал его, подгребя подошвами сапог большой бугор сырой земли для верности. Потом оседлал отдохнувшего за ночь коня, и, упав в седло, легонько опустил уздечку, тронув его только ногами.

Он удалялся все более и более от той поляны, где прошлой ночью стояла армия Техтиека, не подозревая даже, что навсегда отвернул от кривого пути хана Ойрота, чтобы выйти на свой единственно правильный путь.