Геннадий Андреев - Белый Бурхан

С возникновением миссионерских станов и селений, с появлением монастырей, кроме всего прочего, довольно остро встал вопрос о земле, на которой жили как окрещенные, так и не сменившие веры алтайцы На практике это выглядело так при основании нового селения священник вбивал в землю деревянный крест, и земля на пять верст вокруг него поступала в пользование только христиан До тех пор, пока заселение Горного Алтая русскими сдерживалось правительственными указами, земельной проблемы, как таковой, не возникало Но в 1877 г русским было разрешено селиться и во внутреннем Алтае, и, хотя их поселки располагались главным образом в предгорьях, определенная инфильтрация переселенцев началась и здесь.

Чтобы понять особое положение Алтайской духовной миссии, стоит обратиться к так называемому «Уставу об управлении инородцами» (1822 г.) «Алтайские калмыки» были отнесены этим законодательным актом ко «второму разряду», т. е. значились «кочующими инородцами». «Они, — сказано в Уставе, — составляют сословие, равное с крестьянским, но отличное в управлении. За ними утверждаются земли, ныне ими обитаемые. Управляются своими родоначальниками по степным обычаям. Дозволяется полная свобода вероисповедания» Из приведенного отрывка следует, что прямое вмешательство как властей, так и духовенства во внутренние дела местного населения поначалу было ограничено законом Действие реформированного в 1877 г законодательства несколько ослабило положения «Устава», но основные из них по прежнему оставались в силе Разумеется, это мешало церкви В то время как деятельность местных органов управления фактически не касалась внутренней жизни общества алтайцев. Алтайская духовная миссия, через свою специфическую деятельность, претендовала на право (хотя бы в будущем), владея умами своей христианизированной паствы, влиять на все дела коренного населения. Отсюда некое «соперничество» царской администрации и церковников, отсюда своеобразный «экстремизм» последних. В случае конфликта из-за земли между русскими переселенцами (даже раскольниками) и алтайцами крестьянские начальники нередко пытались оградить остатки прав последних, апеллируя к пунктам «Устава»; наоборот, церковь всегда выступала в интересах «христиан», высказывая явное недовольство делами властей и противодействуя им. Типичны, например, заявления такого рода: успеху миссии на Алтае «мешает лжебратия». С точки зрения миссионеров так оно и было: в 1897 г. на Алтае была проведена серьезная статистическая работа, в том числе перепись населения, в результате которой выяснилось, что «свободных земель» в горах, по сути дела, нет. Такая постановка вопроса в известной мере сдерживала «официальную колонизацию»; к тому же, суровый климат и скудные почвы Центрального Алтая, не располагавшие к занятию земледелием, особенно и не привлекали русских крестьян.

Таким образом, вспыхнувшая было среди алтайцев тревога в связи с дальнейшим сокращением их земельных угодий, была заглушена. Тем не менее. Алтайская духовная миссия по-прежнему являлась наиболее реальным проводником колониальной политики царизма на Алтае. Но, проводя христианизацию, она была вынуждена, как и раньше, опираться на сугубую добровольность крещения. Определенным успехам миссионеров в этом предприятии способствовал нарастающий кризис шаманизма, который все менее соответствовал меняющимся социально-экономическим интересам алтайцев и их этнической трансформации. С возникновением бурханизма духовенство впервые столкнулось с сильным противником (к тому же имеющим прочные местные корни), с явным противодействием как со стороны «язычников», так и со стороны «новокрещеных», переходивших в «свою, алтайскую веру», т. е. в бурханизм. Подавить нарастающее движение своими силами было невозможно, и тогда на помощь приходит фальсификация, призванная обеспечить полицейскую поддержку государства.

Тревожное состояние русского крестьянства, самовольно захватившего «земли инородцев» и сознававшего это, усиливалось непонятным «брожением» среди алтайцев. Шла русско-японская война, еще более обострившая ситуацию: ползли разного рода слухи, иногда просто дикие (вроде «армии чеченцев, намеревающейся захватить Бийск и Барнаул» и т. п.), раздувающие панику. Так появился и страх перед «кулаком Япона». Миссионеры и, прежде всего, их глава не могли не использовать сложившуюся обстановку, чтобы нанести сокрушительный удар по своему идеологическому противнику, уничтожив его раз и навсегда. Для этого нужно было придать (или, во всяком случае, усилить) политическую окраску бурханизма, представив его как антирусское, прояпонское (т. е. политическое) движение. А с такими «бунтами» уже должно было разбираться правительство, обладавшее мощным аппаратом принуждения. Так и вышло. В ответ на первую же телеграмму в Омск исправник Тукмачев получил следующее указание: «Случае надобности необходимо принять решительные меры восстановлению порядка, не стесняясь и мерами силы». Но даже тогда, когда полиция и вооруженные крестьяне взяли инициативу подавления движения «беловерцев» в свои руки, миссия не осталась в стороне. В Усть-Кан прибыл ее начальник, епископ бийский Макарий. К сожалению, деятельность этой «сильной личности» не изучена в полной мере. Ставши в 1890-е годы главою Алтайской духовной миссии, он активизировал ее работу, за что и пользовался благоволением своего «тезки» — епархиального томского архиерея Макария Невского, состоявшего под покровительством Оберпрокурора Святейшего Синода Победоносцева, к слову, тезки стоили друг друга: Высокопреосвященный Макарий (томский) тоже организовал побоище, но несколько позже, в 1905 г., с его благословения черносотенцы дважды громили «сборище крамольников» в Томске…

В ночь на 21 июня 1904 г., накануне выступления собранного «войска», бийский Макарий отслужил молебен. Свидетели сообщили, что епископ пояснил направляющимся в урочище Теренг «незаконность собравшихся калмыков» (алтайцев), велел карателям слушаться команды начальников разбить незаконно собравшихся калмыков и не брать ничего чужого. Напомню, что согласно действовавшей статье «Устава об инородцах», последним была разрешена свобода отправления культов; так что алтайцы закона не нарушали. Во время судебного разбирательства свидетель — землемер Барсов — говорил, что в беседе с Макарием, имевшей место в тот же вечер, он высказал мнение, что… «Чет окажется несостоятельным… вера в него пройдет, что репрессии по отношению к калмыкам применять не следует», но Макарий с категоричностью фанатика заявил: «Нельзя допустить распространения лжеучения». Вот она, главная причина погрома, вот и источник нелепых обвинений, предъявленных бурханистам. Через неделю после «событий» оба Макария встретились в Бийске верховный пастырь прибыл сюда из губернского центра, дабы разобраться во всем самому; он допрашивал и «увещевал» «главных виновников столь прискорбного в язычестве явления», беседовал с исправником и его помощником, с «особо командированным Брунновым». Беспокойство архиерея понятно: в тот период успехи миссии на Алтае были очевидны, а «Алтай… справедливо признавался в митре Томского епископа лучшим алмазом» (Томские епархиальные ведомости N 5 февр. 1904)…