Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Их белые одежды шумят по ветру, а их белые кони летят во весь опор, и их копыта высекают из камней искры:

— Калагия!

— Приди в Шамбалу!

Да будет отныне так, как говорит основная ведическая заповедь: для людей благородных деяний весь мир — их семья! Да будет таи, как начертано в эдикте Ашоки: все есть ты! Да будет так, как завещено самим небом!

— Калагия!

— Приди в Шамбалу!

Закрыли свои толстые книги мудрецы, поправили колчаны со стрелами воины, стиснули древки боевых стягов знаменосцы, положили набрякшие кулаки на эфесы своих мечей Гэссэр-хан и Ригден-Джапо.

Все должны слышать клич, поднимающий из небытия четыре стороны света, заставляющий взмывать в небо орлов, летящих своими путями, очертанными в мироздании незримыми линиями:

— Калагия!

— Приди в Шамбалу!

Этот клич был рожден в глубине веков. Через гранитные толщи времени он катился глухим гулом, слышимым только для великих сердец. Но сейчас он громоподобен и рвется в объятия неба, призвавшего его:

— Калагия!

— Приди в Шамбалу!

Медленно укладывалась пыль на свое привычное ложе, застилая следы белых всадников. Но завтрашний свежий ветер сорвет ее, как завесу, обнажит следы, вбитые в камень, и каждый прочтет громоподобное имя будущего:

— Шам-ба-ла…

Духи и бесы раздирали кама Учура уже не первую ночь. И если еще вчера они кривлялись и прыгали вдали от него, то теперь нахально лезли в глаза, уши, нос, путались в волосах… Бесы всякие бывают и во что угодно могут превратиться, стать неузнаваемыми. Но Учура им не обмануть! Он их в любом облике узнает, хоть те и в камень, неожиданно подкатившийся к аилу, обернутся; хоть и в корову, пасущуюся в ближнем осиннике; хоть и в лоскут старой покорежившейся кожи в дальнем углу на мужской половине. Но чаще всего бесы приходят в сны, где они — полные хозяева. Там они и горы ломают, и реки останавливают, и костяной иглой сшивают тучи с лесом.

Есть и совсем крохотные бесы, пожирающие ячмень, растертый для лепешек, проедающие шубы и сармыги, портящие чсгень. Они чаще всего похожи на жучков, червячков, бабочек. Их легко поймать и раздавить: под ноготь большого пальца правой руки положи, надави немного — и полезли кишки из беса!..

А вот духи — те страшнее и всегда похожи на зверей, птиц и людей. Они выходят после полуночи из мрака аила и дразнят кама, грозят ему, пугают. Под их ногами прогибается земля, от их дыхания и хохота сотрясаются крепкие стены жилища. Их придавить ногтем большого пальца нельзя, их даже из ружья-кырлы не убить и ножом не зарезать. Их можно только уговорить или напугать гневом Эрлика…

— Пур-пыр! — бормотал Учур и чмокал губами, пуская слюну на шкуру. Уходи!.. Нет, не уходи… Иди ко мне, я — добрый…

Заворочалась Барагаа на постели, разбуженная тревожным сном мужа. Прислушалась, но осталась на орыне: Учур — кам, а каму всегда тяжело ночью. И умирать ему будет тяжело… И зачем он согласился бубен взять?

Щелкнула сырая ветка в очаге. Крохотный уголек попал на спящего, ожег его, разбудил. Учур сел, протер глаза. Голова была тяжелой, во рту сухо, судорожно проглоченная слюна оказалась кислой до горечи. Но сон еще не ушел и помнился хорошо…

Опять эта Чеине, молодая жена отца, пришла к нему в виде духа! К добру ли это, к худу?

Пожалуй, к добру… Сама зовет, выходит? Думает о нем, вспоминает? Отчего же в тот вечер испуганно шарахнулась от его объятий, точно конь от дохлого волка? Пойми их, этих женщин!..

Учур упал лицом в ладони, медленно, через ноздри, втянул в себя дымный воздух аила. Не до нее сейчас, не до Чейне! Другая и теперь уже давняя беда висит над камом Учуром, как грозовая туча над головой. А в тучах тех ущербная луна, как судьба… Совсем плохо.

Он получил свой бубен пять лун назад, зимой. А еще раньше расстался со своим бубном отец. Низверглись люди в тот сырой осенний день лицами вниз, заплакали — старый Оинчы был хороший кам, добрый, зря никого не обижал и не наказывал. А тут и зима готова была с соседних гор скатиться, и на такое тяжелое время без кама людям никак нельзя было! И решили они — пусть уж лучше плохой кам будет у людей, неумелый и глупый, чем никакого… И старики смастерили новый остов, натянули на него свежую кожу, освятили бубен у огня и священного дерева, расписали его знаками вечной тайны тройного мира и передали тому, кто больше других подходил для кама — падал с пеной у рта и был не только сыном, но и внуком великого кама!

Сам Учур не хотел быть камом — головой мотал, отказывался; руками разводил, недоумевая; говорил, что охотником решил стать и уйти в горы. Да и не делались люди камами сразу, с детства надо было готовить их. А Учур с детства только в кости играл да с соседскими мальчишками дрался, сусликов ловил да озорничал… И вдруг — кам, хозяин над духами! Какой он кам? Вот дед Челапан и отец Оинчы — настоящие камы. Их в очередь звали окрестные пастухи, из дальних гор и долин приезжали совсем чужие люди. Все своих сроков ждали, как услышат суровое: «Луна не та. Эрлик злой, сердится. Нельзя камлать!» И — все, больше ничего людям говорить не надо. Если Эрлик злой, то и кермесов вокруг много. Значит, и от камлания проку не будет, хоть какой подарок каму пообещай!..

Эта зависть к славе отца и деда не давала Учуру тйер-дости для отказов. К тому же, он знал, что охотником, как и пастухом, жить тяжело, ходить много яадо, ноги бить, у костров в горах и долинах мерзнуть… А камом быть хорошо! У кама — власть и сила! Кам всегда дома сидит, а люди к нему сами идут!

Но к Учуру давно уже никто не шел. Не верили в его силу, не видели пользы от его плохих камланий… А ведь он — сын прославленного кама Оинчы и внук великого кама Челапана! Двойные приученные духи у него под рукой, вдвое больше помощников, чем у обычного кама! [96] У алтайцев, как и у других шаманистов, различали духов покровителей шамана (алт. «кам»), «вручавших» ему шаманский дар, и духов-помощников, называемых «кормос», «курмос». Основные духи-помощники «передавались по наследству», что является отражением в фантастической форме реальной генетической предрасположенности «камов» к особому состоянию психики, время от времени проявляющейся у представителей их «семейной линии». Становлению шамана, как лица, занимавшегося специфической деятельностью, предшествовало особое физическое его состояние и целый ряд сложных обрядов. Употребление араки перед камланием и во время него категорически запрещалось (как и у других шаманистов Сибири). Всеобщее угощение начиналось после кампания. Одно только это должно было тащить к нему людей со всего Алтая как на аркане!