Геннадий Андреев - Белый Бурхан

Опять ничего не понял игумен: сыновей женит, а имущество не делит. У кержаков научился, их окаянные корабли ему по душе? Выходит, не тихими овечками двуперстники по своим деревням сидят, а почище попов свое дело знают? От того и миссионерству затор везде?.. Знают ли о том в епархии?

А Сабалдай смотрел на задумавшегося попа с осуждением. Хорошо, наверное, живет на своем Чулышмане «черный поп», если простых дел и забот не знает! Большой семьей алтайцу всегда прожить легче, чем тремя маленькими! Раздели сейчас Сабалдай все свое хозяйство на три части, что останется? Ведь где аил — там очаг, а на каждый очаг казан ставить надо! И в тот казан что-то положить, а не только воды налить…

Тиндилей поставила перед гостями тепши с горячим жирным мясом, вынесла из-за перегородки тажуур с аракой, вынула пробку, потянулась за чашками, но «черный поп» отмахнулся от угощенья:

— Своя арака есть, абаяй!

Только теперь Сабалдай опорожнил пиалу, налитую игуменом. Непривычно крепкое питье сразу же ударило в голову, закачало мысли, развело глаза в разные стороны.

— Еще налить? — рассмеялся гость.

Сабалдай молча протянул пиалу.

«Старика уломать не удалось. Может, с его сыновьями поговорить? — отец Никандр достал складной нож с вилкой и ложкой, воткнул в понравившийся ему кусок баранины. — Ишь куда хватил старый дурак! Веди к его паршивому каму русских парней и девок, чтобы тот научил их живьем коней разрывать и дьяволу Эрлику молиться!.. Нет-нет, определенно надо мне с его сыновьями поговорить!»

— А где Орузак и Кураган?

— Сейчас придут! — ухмыльнулся Сабалдай. — От мяса еще никто из них носа не отворачивал!

И верно, скоро пришли сыновья старика, сели к огню, потянулись руками к горячей баранине. Отец Никандр, которого тоже начал пробирать выпитый натощак коньяк, удовлетворенно хмыкнул: хорошо, что он успел зацепить свой кусок вилкой — сейчас эти грязные и бесцеремонные руки все мясо переворочают, выбирая из кучи те куски, что им больше по вкусу!

— Кто из вас крещен? — спросил он.

— Я, — отозвался коренастый крепыш, неторопливо набивая рот. — Отец Орузаком зовет, а поп — Степаном… Везде — русский! — коротко хохотнул он. — Вот борода вырастет, как у тебя, в деревне у русских буду жить!

— А по-русски говоришь хоть?

— Плохо пока. Буду в русской деревне жить, хорошо говорить буду! Как ты.

— Учиться тебе надо, молодой еще. Священником можешь стать.

— Зачем? — искренне удивился Орузак-Степан. — Мне, поп, и так хорошо!

Отец Никандр уловил ухмылку Сабалдая и нахмурился: похоже, что и сыновья не лучше старика! Вот они, плоды бестолкового обращения язычников в христиан! Ну какой из этого парня раб господа, если он, как был язычником, так им и остался?

Скоро сыновья старика насытились и задымили трубками.

— Спой, Кураган, для гостей, — попросил Сабалдай младшего сына, заметив, что поп совсем рассердился, — поп любит наши песни и сказки, в свой садур их пишет…

Отец Никандр удивленно поднял глаза:

— У вас и свой кайчи есть? Любопытно…

На этот раз Кураган и отца удивил. Сабалдай ожидал услышать от него очередной черчек, а Кураган запел о каких-то черных пятнах на горах, которые ни снег, ни зелень, ни камнепад закрыть не могут. И гниют горы, испорченные черными людьми, а скоро и леса гнить начнут, и степи, и реки. И придется людям помирать целыми сеоками, потому, что эти черные пятна гнили — страшнее джута и моровых болезней… Но Алтай спасет хан Ойрот, которого привел бог Бурхан с серебряными глазами! Он очистит своим волшебным мечом черную плесень с гор, очищая тем самым и большой дом всех алтайцев от дурной болезни, что пришла с того края неба, где солнце уходит на покой…

Кайчи еще не закончил свою песню, а отец Никандр почувствовал себя неуютно в гостях. Хоть этот сопляк и не сказал прямо о православных попах, на именно их он имел в виду, на их черные одежды ссылался! Миссионеров бесчестил, монахов православных!..

Замолк кайчи, прикрыл струны ладонью, молча уставился в огонь. Сидел, оцепенев, не поднимая бесовских глаз на рассвирепевшего гостя: он не нуждался ни в его похвале, ни в его осуждении…

— Кто тебя научил этой песне? — спросил отец Никандр хрипло.

— Я сам ее придумал, поп.

— Са-ам?! Почему же ты поешь о хане Ойроте и боге Бурхане, которых давно нет, ругая православных священнослужителей? И откуда ты мог узнать о богах, которых не помнит даже твой отец?

— Хан Ойрот уже в горах, поп. И белые одежды бога Бурхана тоже многие видели летом.

— Но ты же их не видел! Какой же ты кайчи, если поешь о том, о чем сам толком не знаешь? — не выдержал отец Никандр. — Твоя песня лживая!

Только теперь Кураган поднял глаза на «черного попа», пожал плечами, отозвался равнодушно:

— Я не видел хана Ойрота и не видел Белого Бурхана. Это правильно. Но я обязательно их увижу, поп!

Отец Никандр только крякнул: упрямый мальчишка говорит о встрече с легендарными героями, как о соседе-пастухе, живущем в соседней долине!

— Разве ты знаешь, где и в каких горах живут хан Ойрот и бог Бурхан? Если знаешь — скажи, я сам съезжу посмотреть на мертвецов! — отец Никандр язвительно рассмеялся. — Может, они с неба спустились вместе с конями?

— Нет, поп, они всегда были на земле. На небе Ул-гень живет! — теперь и Курагану стало весело. — Зачем их искать в горах? Они к людям сами идут! Отец Никандр снова крякнул и замолчал. В более нелепое положение он еще не попадал! Дай этому кайчи волю, затей с ним спор, то он и до того договорится, что его хан Ойрот — такой же мессия для алтайцев, как Христос для христиан! Что ему ответишь, как докажешь, что этого не может быть, если православные священники все свои проповеди воскрешением из мертвых сына божьего сдабривают? Твой Христос, скажет, за вас, поп, заступается, а наш Ойрот — за алтайцев, которых и сейчас еще по старинной привычке кое-где ойратами зовут! По хану.

— Тебе не надо петь таких песен, кайчи, — сказал отец Никандр миролюбиво. — Это очень опасно для тебя и для твоего отца с братом…

Но Кураган не испугался. Встал, прямо посмотрел в глаза гостю, сказал с неожиданным достоинством:

— Я пою и буду петь о том, о чем говорят горы! Наклонившись за своим огромным топшуром, он повернулся и ушел, пристукнув дверью.

Сабалдай вздохнул и покачал головой:

— Молодой. Глупый еще. Баран.

Но в его голосе не было осужденья.

Язычество на Алтае было поразительно живучим. Миссионеры постоянно жаловались на внешнее восприятие христианства, не задевающее внутренней сути самого язычества. Отчего бы это?

Может, дело в том, что всем религиям нужны храмы и жрецы, а язычникам нет? Вряд ли. У них ведь тоже есть свои камы! Есть символы и святыни — горы, скалы, деревья, обо, огонь, наконец! И есть свой сонм богов… Правда, все их боги и духи живут в горах, лесах, реках и озерах, даже на небе, которое всегда над головой; под землей, которая всегда под ногами… Вся природа, окружающая алтайца от рождения до самой смерти, и есть его храм! Может, в этом все дело?