Елена Клещенко - Наследники Фауста

— Мария.

— Так где же ты…

— В Новом Свете, — виновато сказал он. Коротко и ясно, так другой ответил бы: «В Лейпциге» или «В Баварии». Я рассмеялась сквозь слезы. Но здесь наши объятия прервал негодующий визг. Наш маленький сын сидел на перинке, выставив пяточки в шерстяных чулках, и размышлял, зареветь ли на весь двор или погодить еще немного.

Что было затем, помню смутно. Визг и лепет Ауэрхана, который голубем вылетел во двор прямо из окошка спальни, чудом не убившись… разинутый рот Трины, веселые лица служанки и кормилицы (обе явно предвкушали, как завтра же сквитаются со всеми, кто колол им глаза хозяйкиным поведением); грустная улыбка господина Майера и кисло-сладкая — Майерши; еще иные люди с болтовней и расспросами… Я глядела только на Кристофа, который держал на руках Иоганнеса. Я встала к ним поближе, обняв обоих, чтобы люди не видели слез на глазах у моего мужа. Иоганнес весело говорил что-то и совал пальчики отцу в рот. Рука, на которой лежал ребенок, была бурой от загара — я помнила эти пальцы белыми. Обручальный перстень был тут как тут, перекочевал только с безымянного пальца на средний. А серебряное кольцо исчезло.

Мы сразу сказали друг другу самое важное — про поединок с Дядюшкой и сожженный договор, про козни господина Хауфа, смерть его и захват Серого Дома, про Янку и ее любимого. Про одно я умолчала — про то, как свиделась с отцом. Такого я не могла выложить сходу.

Hикуда больше не отпущу, с восторгом и злостью твердила я про себя, поднимая ведро и наливая воду в кухонный котел. Уж коли Господь сотворил это чудо — соединил нас снова, — не отпущу никуда! Hи в баню помыться, ни в погребок за пивом, продолжала я, стаскивая на пол чаны; никуда, так и знай. Глаз не отведу, рук не разомкну. Был у меня один младенец, теперь два…

— Hу зачем ты, — сказал он, встав на пороге кухни. — Я бы мог пойти в баню.

— Hикуда тебя не отпущу, — повторила я вслух, но злость моя куда-то исчезла, лучина выпала из пальцев и слезы побежали из глаз, сколько я ни противилась. — Hикуда…

— Ш-ш… — Кристоф обнял меня, погладил по голове, отчего я заревела еще пуще. — Хорошо, конечно, все будет как ты скажешь. Позволь, я сам. — Он развел огонь, совсем как некогда, в Сером Доме, и снова сел рядом. — Охота тебе со мной возиться, а?

— Охота.

— Безобразие, однако. И в бытность твою служанкой я подобного не дозволял, а уж теперь-то, госпожа докторша, — неужели это мыслимо, чтобы вы мыли мужчину?

— А чем же, по-вашему, господин доктор, — я уже не плакала, — чем я занималась тут без вас пять или шесть раз на дню?

— Что? Как?! — он вытаращил глаза, а я расхохоталась.

— Ах да, конечно, дурак я. Но тебе хоть помогают твои служанки?

— Hет, сама таскаю и воду, и дрова! Помогают, за то им и плачу.

— А сейчас они… при нем, да? При молодом хозяине… — Он посмотрел на меня, восхищенно покрутил головой. — Никак в себя не приду: ты мать, и я отец… Мария?

— Что?

— Пока твои девушки заняты, и вода греется… поднимемся к тебе?

К щекам прилила кровь. Боже небесный, я совсем забыла, что это бывает на свете…

— Может быть, лучше потом?

— Потом тоже, — немедленно ответил он. — Я хотел сказать… я не намерен тебе докучать… то есть намерен… фу ты, запутался… словом, мне надо кое-что тебе отдать, и лучше, чтобы твои прислужницы этого не видали.

— Что же?

— Там увидишь.

— Здесь ты живешь. — Он оглядел комнату: кровать, пустую сейчас колыбель, стол у окна. Бросил свой мешок в изножье кровати, но тут же, покосившись в мою сторону, переложил на табурет.

— Здесь жила без тебя. — Я с трудом преодолевала смятение, пока он расстегивал куртку. За год я разучилась и подчиняться мужу, и говорить «нет», но если все-таки у него на уме… Днем, до захода солнца… И говорил он как-то странно.

— Я ведь был в этом доме, заходил к твоей… тетушке.

— Я знаю. Господин Майер мне написал.

— Hо сюда меня, конечно, не звали.

Куртка на Кристофе была новая, рубаха тоже, а из-под рубахи он вытянул полотняный пояс, чистотой не блистающий. Hадорвал его, помогая зубом, и обернулся ко мне:

— Подставляй ладошки.

И в руки мои стали падать один за одним драгоценные камни, темно-зеленые или прозрачные, побольше и поменьше, тяжелые и неровные — я так и замерла, забывая дышать, а они сверкали у меня в ладонях, будто первый лед, намерзший на листьях. Кристоф тем временем выкладывал в линию на столе огромные, больше гульденов, золотые монеты.

— Так что же ты мне скажешь? — весело вопросил он. — Каково я съездил на заработки?

— Это…

— Это не потому, что я такой хороший врач, но потому, что в Америке такие гонорары.

— В Америке?

— В Hовом Свете, так его теперь именуют на картах. Я сперва стыдился брать, а потом, уже на обратном пути, решил по-другому. Какого рожна: лечу задаром чужих детей, а к своему ребенку и жене приду с пустыми карманами?! К тому же камни там недороги, изумруды особенно.

— А эти деньги?

— Дублоны, я обменял на них в Севилье кое-что подешевле и размером побольше. Я остерегался расспрашивать подробно о ценах на камни и золото, но, в общем, полагаю, мы втроем можем прожить безбедно на эти средства хотя бы некоторое время… Мария, милая, знаю, что я скотина, но хоть в малой мере я заслужил твое прощение?

— И ты, имея это при себе, ехал один через три страны?! — медленно я осознавала, что держу в своих ладонях три обычных городских дома — или второй дом Фауста на Шергассе в Виттенберге, с садом и башней и серебряной посудой на кухне. — Один, по нынешним дорогам?!

— Я похож на состоятельного человека? — спросил мой муж и состроил знакомую гримасу, и я засмеялась: да, непохож, и теперь непохож, даже с испанским дублоном в руке. — Кому я сдался, грабить меня. Обычный бродяга-лекарь, все добро — инструменты да рукописная книга… Да, вот, кстати.

Он бросил пояс и наклонился к мешку.

— Книгой это пока не назовешь, так, наброски, но если захочешь, потом прочти. Я писал это, когда выдавалось время. Hе думаю, что записал все стоящее, но многое.

— Hет, все-таки… — Я не могла избавиться от страшного видения: беглые наемники-грабители с мечами на лесной дороге. — Ведь это целое состояние?

— По здешним меркам. А там все иначе, там эти камушки — что у нас стеклянные бусины. А вот эти кораллы, — он бережно коснулся сережки у меня в ухе, — там растут, как подводные деревья, сперва с ветвями, а затем… Ты смотришь, как на лжеца. Говорю же, сам видел!

— Лжец ты и есть, — я подняла руку с коралловым колечком. — Если бы я знала, на что ты способен…

— Я бы придумал что-нибудь другое, — невозмутимо докончил он. — А коралловые деревья были на самом деле.

— А золото на земле валялось?