Елена Клещенко - Наследники Фауста

Дядюшка не докучал мне болтовней. Окончив шить, я уже знала, что сделаю дальше. Я буду поступать по-своему и не спрошу у него ни совета, ни, тем паче, милости. Если он и вправду властен надо мной, пускай осуществит свою власть, — но, помнится, кто-то говорил вчера, что мой отец ему не достался, так с чего покорствовать мне?

Открыв ларец, я высыпала украшения на стол и разворошила их, как песок. Непросто было отыскать нужное в этой сверкающей груде. Но не померещились же они… Вот. Крошечные коралловые сережки, сцепленные вместе; слишком дешевая вещь, чтобы дарить ее вместе с жемчугом и золотом.

— Угадала, — желчно заметил Дядюшка. — Эти — не от Иоганна, их подарила ей мать. Но Гретхен сняла и их тоже, когда ее ославили гулящей, потому они здесь. Возьми — если, конечно, они не осквернены прикосновением золота.

— Благодарю.

Возможно, мне не следовало этого делать, но я не могла удержаться. Да будет всем известно, что у меня была мать и я люблю ее. Если большего я не могу сделать, стану о ней помнить и носить серьги, которые сняла гулящая, вот и все.

— А меня ты тоже будешь вспоминать? — вкрадчиво спросил Дядюшка. — Я подразумеваю колечко у тебя на пальце.

Колечко? Я поднесла его к свече. Тонкое, но по сочному блеску похоже, что серебряное. Сделано в виде то ли ветки, то ли венка: мелкие листочки наподобие чешуи прилегают к стеблю и стрельчатой розеткой обрамляют черную жемчужину, диковинный плод, наклоненный наружу.

— Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать, — пояснил Дядюшка. — Ты хочешь уйти, и ты сейчас уйдешь. Но ты возьмешь это кольцо.

— Не стоит, — сказала я и бережно положила кольцо на стол, к другим украшениям. Положила? Но оно снова было у меня на пальце. Дядюшка хитро улыбнулся.

— От этого подарка не так-то просто отказаться, Мария. А назначение его в том, чтобы напоминать тебе о добром Дядюшке. Когда же в своих странствиях ты соскучишься обо мне, сними его, переверни жемчужиной к себе и снова надень. Я не буду мешкать.

— Простите, Дядюшка, — я вежливо поклонилась ему. — Я не хочу больше вас видеть.

— «Хочешь иль нет — один ответ, тебе от меня спасенья нет», — с той же мерзкой улыбкой пропел он. Видно, не нашлось ничего поумнее лубочного стишка, чтобы уязвить меня на прощание?! — «С сердцем отчаянным — стал неприкаянным…» Накинь, ночь прохладна. — Он заботливо окутал мои плечи тем самым черным шерстяным покрывалом. — Нет, я не сделаю такой подлости, тебя не схватят с ним как воровку. Но я не хотел бы, чтобы ты простыла этой ночью. Рано или поздно твоя кровь и расписка твоего отца вкупе сделают свое дело. Конец твоего пути предрешен, но, может быть, ты все-таки захочешь выбрать, каким будет самый путь. Я не потребую многого, мне не нужно рабское повиновение, а о том, каким верным другом я могу быть…

— Прощайте.

Закрывая дверь, я услышала:

— До свиданья, Марихен.

Где провести ночь, я знала: поблизости была старая конюшня. Наверху, на сеннике, я найду ничуть не менее пышное ложе, чем тюфяк в чулане у тетушки Лизбет. В тот чулан я не могу вернуться, и уж за одно это следует благодарить судьбу… Ощупью я поднялась по приставной лестнице. Сладковатый запах мертвой травы извлек из-под спуда все изнеможение этого дня, и я опустилась на сено, нимало не заботясь о том, нет ли в нем, например, мышиного помета. Впрочем, моему платью уже ничто не могло повредить. Покрывало, и вправду доброй шерсти, согрело меня, и мягкие крылья сна милосердно спрятали от прошлых и грядущих бед. После всего, что было, «Отче наш» не шел на ум. Прости мне, Господи, мои грехи, пожалей мое высокомерное скудоумие, ввергшее меня во все эти несчастья, и научи блудную дочь, как теперь быть. Ну, в конце концов, монастырь — чем не убежище для кающейся грешницы? С чем начала игру, с тем и вышла из нее…

Проснулась я по привычке рано, с первым лучом летнего солнца, который нашел щелочку в кровле. И первой мыслью было: нет, нельзя в монастырь. С этим кольцом и с чертом за плечами — дело мое пропащее. Неплохо было бы попросить помощи, и покаяться есть в чем, да и не удастся мне скрыть мою беду, даже если бы я этого пожелала. Все обнаружится, едва меня попросят снять и отдать проклятое кольцо — ибо Христовой невесте ни к чему украшения. А что тогда? «Меня соблазнил дьявол, святой отец. — Ты предавалась с ним блуду, дочь моя? — Нет. — Осмотрите ее… Ведьма!» При мысли о дальнейшем я вздрогнула. Хуже участи быть не могло. Когда гости господина Майера (а среди них был и судебный врач) заговаривали о процессах по ведовству, мой наставник отсылал меня, но кое-что я все же слыхала… Признание преступлений спасает от казни, но в этом случае меня ждет тюрьма. Как мою мать… Нет-нет, Мария, не поддавайся страху, эдак ты погубишь себя. Прости, Господи, я не готова принять такое покаяние. Я искуплю свои грехи как-нибудь иначе.

Размыслим дальше: нет ли способа доказать, что я предавалась блуду не с дьяволом? А с кем? Э, так не в том ли моя беда, что я сама этого не знаю?! С незнакомцем… а как ты можешь знать, дочь моя, что это не был сам нечистый? Те школяры, Михель и второй… Но если они скажут, что легли не с девушкой? И я становлюсь либо потаскухой, либо опять-таки ведьмой, кольцо же меня изобличит своим колдовством… Да, Дядюшка, крепки твои сети и сплетены хорошо.

Выходило так, что помощи искать негде. Только господин Майер… Положим, он поверит безумной истории с перевоплощением. Он говорил однажды, что магия и колдовство на девять десятых обман и на одну десятую болезненный бред, но, положим, кольцо убедит его. И тогда о чем я попрошу любимого наставника? На что совести хватит, Мария? Он не богослов, не знаток магии, а в случае неудачи я навлеку и на него подозрения в ведовстве.

Тут вся моя трусость и слабость взмолилась о пощаде. Ничего мне так не хотелось, как увидеть лицо учителя, услышать родной голос: «Боже небесный, дитя, что случилось? Где ты пропадала?» И рассказать ему все. Он пожалеет, принесет хлеба, заварит целебных трав… О, я знала, что господин Майер не прогонит меня, будь я трижды ведьмой и блудницей. Он сделает все, что сможет, да еще станет говорить, что сам повинен во всех моих прегрешениях. Он спрячет меня и пойдет за советом к самым верным друзьям, и один из них, чего доброго, окажется не таким уж верным… Нет, учитель. Довольно я причинила вам горя. Я тоже люблю вас и потому теперь не приду.