Елена Клещенко - Наследники Фауста

Но это я узнала поздней, а тогда мне оставалось только смотреть. Вот я и смотрела, не сводя глаз. Воистину, теперь я знала, как бьют эти невидимые стрелы, как плачут от счастья и радуются боли. Каково это — не сметь протянуть руку, пригладить растрепанные волосы, коснуться плеча… Кувшин опустел, я поднялась с места. Он едва кивнул мне, продолжая сражение с каким-то глаголом или наречием, и я уже была готова расплакаться о том, что накануне меня утешило: он заблуждался, он все-таки меня не любит. Господи, за что? За что, Дядюшка?.. Словом, не ошибется тот, кто предположит, что я сама не ведала, чего хочу.

Вернувшись, я села рядом с Янкой. Она совсем уже засыпала, клонила головку, как ребенок, но тут же взяла меня за руку и крепко потрясла, удивительными своими глазами стрельнув через стол: дескать, пора ли поздравлять? Я помотала головой. Синие глаза удивленно распахнулись: как это так? Потом лукаво прищурились: ладно врать, милая. Я снова покачала головой и в ответ получила еще более крепкое рукопожатие: никуда, мол, он не денется. Похоже, отродьям колдунов и ведьм не нужно знать языки, чтобы понимать друг дружку…

Тереза меж тем о чем-то просила, голос ее дрожал, на глазах выступили слезы. Она отерла их, перевела дух и заговорила снова, с такой отчаянной мольбой, что мне вчуже стало неловко…

— Мамця! — гневно воскликнула Янка.

— Я дурак, — с тихим восторгом сказал мне господин Вагнер. — Какой же я дурак.

— Что такое?

— Я вам после объясню. До чего же все оказалось просто… Так вот, о наших гостьях. Я полагаю, нам надо поступить таким образом: пани Терезу больше никто не должен видеть в городе, следовательно, мы поможем ей уехать. Одна моя пациентка на днях отбывает в Майнц, и, я думаю, она мне не откажет, если я попрошу ее взять с собой бедную немую женщину (ибо лучше ей быть немой, чем полькой). Правду сказать, я не слишком уверен, что почтенное майнцское семейство радостно примет жену блудного сына, да и она, кажется, на это не особенно надеется. Посему я дам ей письмо к моему другу, который в случае отказа поможет пани принять послух в католическом монастыре.

— А как же Янка?

— Я считаю, ей следует остаться у нас. Пани Тереза с этим согласна, она говорит, что злейшая опасность для ее дочери — такая мать, как она. Знаете ли, по букве закона она самая что ни на есть ведьма! Вы заметили, что она сделала там, у конюшен?

— Нет. — Упоминание конюшен меня порядком-таки смутило. — А что она сделала?

— Заговорила лошадей. — Он сказал это как нечто само собой разумеющееся и, лишь увидев мое полное непонимание, объяснил: — Если вспомните, ни одна лошадь не заржала ни на наш приход, ни даже когда явились стражники, хотя обычно эти создания чутки к посторонним. А те слова, которые она шептала, — я кое-что понял… ну, и лошади, видно, поняли, хоть и не знают польского. Да и травы в мешке у доброй госпожи были подобраны с толком… Женщина с этими познаниями в наше время будет в безопасности лишь за монастырской стеной, и дочери лучше побыть от пани подальше, покуда это не свершится. Никому не известно, что будет в Майнце, но может быть, потом и Янка последует за матерью. (Тоже в монастырь?.. Я не спросила, что он подразумевал.) А здесь о том, что она дочь ведьмы, знают только странники, которые скоро покинут город, и два тупоумных стражника, да и те не поклянутся, что она именно дочь. Она может сказаться вашей кузиной или племянницей. От вас ведь до Польши рукой подать? А мое имя хоть и не самое почтенное в городе, но открыто назвать меня чародеем еще никто не отваживался. Здесь она будет в безопасности. Вы согласитесь со мной?

— Да, — сказала я. — Разумеется, можно так сделать… Господин Вагнер, вы спасаете им жизнь…

Поздно было каяться, но мое сердце немилосердно грызла совесть. Одна неудача — и весь город узнает, что в Сером Доме собралось больше ведьм, чем на Брокене в майскую ночь. И что тогда будет с ним?.. Он прервал мой лепет, выставив перед собой ладонь, и снова заговорил с Терезой.

Подобающей комнаты для гостей в доме не было среди тех комнат, в которые я сумела проникнуть до сих пор. Но кровать нашлась, нашлись и простыни, и даже чистые рубахи — ибо у Янки и Терезы не было с собой ничего, мешок, в котором рылись стражники, затерялся в суматохе. Разглядев, что рубахи мужские и дорогие — тонкого полотна (стыд писать об этом, но у меня двух запасных не было), Тереза снова в ужасе ринулась благодарить и отнекиваться, и едва мы ее успокоили. О том, что остались-то эти рубахи от прежнего хозяина, равно как и о том, кем он был, мы оба, не сговариваясь, умолчали.

Я потихоньку забрала их одежду, чтобы выстирать вместе со своей. Это следовало сделать прямо сейчас, ибо платья сохнут долго. Близился рассвет, и сонливость по привычке меня покидала. В доме тетушки Лизбет мне случалось не спать ночей ради работы — не так это тяжко, как поется в песнях. Несколько иначе текут мысли, только и всего: о чем-то не думается, а иное приходит на ум — такое, до чего в другое время и не додумаешься… Подобным образом, наверное, действует и вино, насколько же лучше сделать доброе дело вместо того, чтобы предаваться пьянству, и с теми же последствиями…

С такими разумными и благочестивыми мыслями я снова спустилась в кухню. Переоделась в своей каморке в старое платье, принесла посуду со стола — заодно уж. Вода у меня была припасена, нужно было только нагреть котелок…

— Простите, Мария, могу ли я вам чем-то помочь?

Господи небесный, что же это такое! — испустила я неслышный вопль. Ну годится ли хозяину торчать на кухне с прислугой! Марте нажалуюсь! Стоило позабыть о нем… А сердце меж тем радостно отстукивало: пришел, и ему тоже не спится, пришел, хочет видеть меня… Вслух же я отвечала, как надлежит, что именно я намереваюсь делать, и почему сегодня, а не завтра… и приметить не успела, выволакивая корыто для стирки, когда же это котелок с водой повис на крюке и в очаге запылал огонь. Полешки были сложены на какой-то странный манер, я так никогда не делала, но горело, надо признаться, резво.

— Господин Вагнер, — с привычной укоризной сказала я. — Не напомните ли, кто здесь кому служит?!

— Уж верно, не вы мне! — последовал веселый ответ. — Я служил вашему отцу, послужу и вам… если не прогоните такого глупого слугу. Ведь я должен еще рассказать… мы с вами были слепы, вернее, я…

— Оставьте тарелки, — я сделала вид, что начинаю сердиться. (А знаешь ли, куда ведут эти игры: эти шуточки, притворный гнев?..) — Еще недоставало, чтоб вы… Лучше рассказывайте, что такого сказала Тереза? Почему вы дурак?

— Дурак я от природы, — ответил господин Вагнер, нехотя отдавая тарелку и глядя на меня с восторгом покаяния. — Перерыл кучу бумажного хлама, неделями разбирал старые каракули, сам не зная, чего ищу, надеясь на удачу; корпел над трудами алхимиков, добрался уже до греков и думал о евреях, а меж тем ответ был у меня под носом! Никакой нет тайны и премудрости в том, что вы защищены от козней нечистого, все просто, как кусок хлеба… Нет, лучше бы мне было не покидать родного селения! Прав был ваш батюшка. Авось добрая родня нашла бы мне дело по уму: навоз нарывать…