Михаил Гус - Дуэль в Кабуле

В городе — отделения богатых купеческих фирм. А за Уралом, в Илецке, длинное невысокое здание Менового двора, где принимаются торговые караваны и производится торговля.

Общество в Оренбурге — военно-чиновничье и купеческое, и заметное место в нем принадлежит ссыльным полякам.

Томаш Зан — поэт, ученый, умница, друг Мицкевича — принят как свой в лучших домах города. Военный губернатор Сухтелен высоко ценит его труд по изучению природы, естественных богатств, этнографии и истории Оренбургского края и степей. Адам Сузин — бухгалтер Пограничной комиссии — также на отличном счету в оренбургском обществе.

Председатель Пограничной комиссии полковник Григорий Федорович Генс — образованный, умный, сердечный человек, глубокий знаток жизни, быта, политики не только подвластных России казахов, но и государств Центральной Азии и даже Афганистана. В Пограничной комиссии Генс собрал людей живых, деятельных, пытливых.

Встретил он Виткевича дружелюбно и определил его переводчиком для особых поручений…

Устроившись на отведенной ему квартире, Ян написал записку Зану, с которым был знаком лишь заочно, и попросил свидания.

Оно произошло под вечер на земляном валу, окружавшем Оренбург и служившем местом прогулок для горожан. Глазу открывалась за Уралом необозримая степь, но в отличие от Орска в степи этой были разбросаны лесочки, рощи, невысокие холмы, на которых расположились военные лагери, дачи оренбургской знати. Вал в четырех местах прерывался железными воротами, у которых стояли казармы для несших охрану воинских частей.

Томаш Зан пришел на свидание во всем черном, с белым шейным платком, заколотым голубой булавкой. Он сердечно пожал руку Виткевичу, потом обнял его, крепко прижал к груди…

Так приветствовали Виткевича впервые после многих-многих лет…

Виткевич же, давно отвыкший от теплоты и сердечности человеческих отношений, сразу почуял в этом сухощавом, затянутом в черное, похожем на филина человеке необыкновенное обаяние, которому когда-то подчинился и Мицкевич и которое сделало Томаша Зана духовным наставником и руководителем молодежи в Вильно.

Виткевич и Зан медленно прогуливались по широкому и пустынному в этот час валу.

— Старайтесь лучше узнать языки татарский, киргизский, — говорил Зан. — Изучайте все, что относится к Бухаре и Хиве. Узнайте край этот. Дайте узнать себя—и участь ваша переменится к лучшему. Поверьте слову моему, здесь замышляются большие предприятия, и предстанет и перед вами арена, на коей вы отличитесь!

Ян внимательно слушал. Когда Зан замолк, Виткевич, скрестив руки на груди, повернулся к собеседнику.

— Верю вам, — чуть глуховатым голосом произнес Виткевич. — Уже шесть с лишним лет под солдатской лямкой вопрошаю я судьбу: что сулит она мне далее, и во тьме грядущего я доселе ничего не различил… Ворочусь ли туда, где сердце мое осталось, — в отчизну, или суждено здесь окончить свои дни… И что делать мне с собою, с силами моими, знаниями?

Зан остановился и положил руку на плечо Виткевича, приглашая его замедлить шаг.

— Мой милый Ян, вы молоды, но уже многое испытали. Судьба закалила вас. Обстоятельства теперь складываются благоприятно. Так не мучайте себя напрасными сомнениями, отдайтесь на волю обстоятельств, коими и мы, друзья ваши, способны управлять в ваших интересах, да и вы можете направлять к своей пользе. Учитесь, работайте, там видно будет.

Министерство иностранных дел проявляло большую озабоченность получением сведений «о Бухарин, преимущественно о торговле сего государства и его внешних отношениях между прочим, и в Хиве», — так писал Нессельроде в инструкции Грибоедову, поручая ему производить «разыскания о древнейших и новейших известиях, относящихся до торговых караванных путей, идущих от берегов Каспийского моря в Индию и в сопредельные оной земли».

Точно такие же инструкции преподал Азиатский департамент и Генсу, назначая его председателем Пограничной комиссии.

Генс тщательно изучал земли между Сыром — Яксартом и Аму — Оксусом через своих агентов: торговцев, бродячих дервишей паломников. Дабы ввести Виткевича в курс дела, он приказал ему познакомиться с накопленными материалами.

— Средняя Азия для России много важнее, чем Африка для англичан, — сказал Генс Яну, — и нам надобно сперва хорошо узнать ее!

Виткевич погрузился с головой в богатый архив Пограничной комиссии, собранный неустанными трудами Генса: тут были материалы о Хиве, Бухаре, Коканде, Ташкенте, о кочевниках — туркменах и казахах, об отношениях между ханствами Средней Азии и об их сношениях с Россией и со странами по ту сторону Аму — Афганистаном, Пенджабом, Кашмиром, Индией.

Внимание Яна привлекли многочисленные записи расспросов выходцев из этих стран — купцов, паломников и возвращавшихся из плена русских подданных. Они рисовали живую, яркую картину быта и нравов, столь отличных от европейских, и возбуждали желание самому окунуться в жизнь столь пеструю, полную неожиданностей, опасную и вместе с тем увлекательную…

Но Ян разглядел и прозаическую, сугубо деловую сторону в том, что читал: российская торговля уверенно проложила дорогу через пески и пустыни до Бухары и далее в Кабул и устремилась к Инду. Караванный путь этот существовал с незапамятных времен, по нему ходили послы Бабура к Ивану Грозному. Степные кочевники-разбойники грабили караваны, угоняли людей в рабство. Средоточием этого разбойничьего промысла была Хива. На двенадцать-четырнадцать миллионов рублей товаров проходило из России и в Россию по этим путям, и оборот торговли неизменно возрастал от года к году. Поэтому и убытки от хивинцев становились чувствительнее, тем более, что хан хивинский обложил русские товары вчетверо большей, чем обычная, пошлиной…

Об экспедиции Муравьева Виткевич знал из прочитанной еще в Орске его книги. А в архиве Пограничной комиссии он познакомился с докладной запиской Ефремова, в 1806 году представившего министру иностранных дел Румянцеву план экспедиции для «замирения Хивы».

Румянцев, невзлюбивший Ефремова, никакого хода записке не дал. Так же поступил и сменивший его Новосильцев…

— Новосильцев! — воскликнул Ян. — Никак не думал я, что снова мы повстречаемся…

Отложил в сторону бумаги и задумался… И снова перед ним толстый, плюгавый человек, весь трясясь, кричит:

— Попался, попался! В Сибири сгною!

Тысячи верст и сотни дней легли между тем памятным вечером в кабинете Новосильцева в Вильно и нынешним днем в архиве Пограничной комиссии в Оренбурге…

«Разве я тот же Ян, с таким же пылом юности? Двадцать два года — не шестнадцать… Что же я приобрел взамен потерянного?»