Рафаэль Сабатини - ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАРАМУША

— А ещё вы питаете слабость к парадоксам.

— Ну, если вы так утверждаете… Вы вынуждаете меня пожалеть о том, что я не был членом Национальной ассамблеи. Будь я им, мне представилась бы возможность скрестить с вами клинки, когда вы столь воинственно защищали третье сословие.

— Вы устали от жизни? — полюбопытствовал Андре-Луи, начавший подозревать незнакомца в отнюдь не безобидных намерениях.

— Напротив, приятель. Я люблю её так неистово, что мне необходимо ощущать всю её остроту. А это достижимо лишь тогда, когда ставишь её на карту. А иначе… — Он пожал плечами. — Иначе можно было с тем же успехом родиться и прожить мулом.

Это сравнение, подумал Андре-Луи, превосходно сочетается с акцентом.

— Вы из Гаскони, сударь, — заметил он.

— Cap de Diou! [4] Чёрт возьми! (гаск.) — собеседник, изобразив гротескно-свирепую гримасу, словно не желая оставлять никаких сомнений в своём происхождении. — Я слышу в вашем замечании скрытый намёк.

— Да. Я всегда рад услужить и готов помочь вам в ваших исканиях.

— В моих исканиях? Помилуй Бог, но в каких?

— В поисках жизни, полной тревог и волнений, каковая, по вашему мнению, невозможна, если не подвергать её риску.

— Так вы решили, что я добиваюсь именно этого? — Гасконец коротко хохотнул и начал обмахиваться шляпой. — Вы едва не вывели меня из себя, сударь. — Он улыбнулся. — Я понял ход вашей мысли: лагерь недругов, всеобщая враждебность, которую не умеряет даже ваш великодушный поступок… Да, благородство при дворе не в чести. Любому остолопу, как только его глаза попривыкнут к блеску, это сразу станет ясно. Вероятно, вы уже пришли к выводу, что я не из придворных. К этому позвольте добавить, что я также никоим образом не задира на побегушках у какой-нибудь партии. Мне захотелось познакомиться с вами, сударь, только и всего. Я монархист до мозга костей, мне отвратительны ваши республиканские взгляды, и всё-таки я восхищаюсь вашим заступничеством за третье сословие гораздо больше, чем ненавижу причины этого заступничества. Парадокс, как вы выразились? Пусть так. Но вы держитесь так, как на вашем месте желал бы держаться и я. В чём же тут, к дьяволу, парадокс?

Андре-Луи рассмеялся.

— Вы слишком снисходительно отнеслись к моей глупости, сударь.

Гасконец фыркнул.

— Это не снисходительность. Просто я хотел познакомиться с вами поближе. Моё имя де Бац, полковник Жан де Бац, барон д'Армантью, что близ Гонтца в Гаскони, вы верно угадали. Хотя, чёрт возьми, один Бог знает, как вы угадали.

К собеседникам не спеша приближался господин де Керкадью. Барон поклонился.

— Сударь!

— К вашим услугам! — с ответным поклоном произнёс Андре-Луи.

Андре-Луи злился; нет, не кипел от злости — это вообще было ему не свойственно, — но пребывал в состоянии холодной, горькой ярости. Если принять во внимание, кем были его слушатели, то вряд ли можно назвать тактичными выражения в которых он дал выход своей ярости.

— Чем больше я наблюдаю дворянство, тем сильнее сочувствую плебсу; чем ближе узнаю королевское окружение, тем больше восхищаюсь чернью.

Андре-Луи, Алина и господин де Керкадью сидели в длинной узкой комнате, захваченной сеньором де Гаврийяком на первом этаже гостиницы «Три Короны». На вид комната была типично саксонской: вощёные полы без ковра; стены, обшитые полированной сосной, украшенные охотничьими трофеями — полудюжиной оленьих голов с ветвистыми рогами и меланхоличными стеклянными глазами, маской, изображавшей медведя с огромными клыками, охотничьим рогом, устаревшим охотничьим ружьём и ещё несколькими предметами того же рода. На дубовом столе, с которого недавно унесли остатки завтрака, стояла хрустальная ваза с большой охапкой роз, перемежающихся несколькими лилиями.

Эти цветы и были одной из причин, повергших Андре-Луи в дурное расположение духа. Час назад их принёс из Шенборнлуста очень элегантный, завитый и напомаженный господин, который представился господином Жокуром. Он вручил букет мадемуазель де Керкадью с выражениями почтения от Мосье Принца. В записке его высочества выражалась надежда, что цветы оживят обстановку комнаты, которую украшала своим присутствием мадемуазель, а тем временем ей подыщут другое, более достойное её положения жилище. Вторая записка, тоже принесённая господином де Жокуром, объясняла, на какое жилище намекал Мосье. Она явилась второй причиной раздражения Андре-Луи. В этой записке её высочество объявляла, что мадемуазель де Керкадью назначена фрейлиной. Радостное оживление, охватившее Алину при известии о такой высокой и неожиданной чести, послужило третьим источником досады Андре-Луи.

В течение всего визита господина де Жокура молодой человек с вызывающей неучтивостью простоял у окна спиной к обществу. Он смотрел на пелену дождя, на пенящуюся грязь Кобленца, и не потрудился повернуться, когда господин де Жокур, церемонно откланявшись, объявил о своём уходе.

И, только когда посыльный дворянин удалился, Андре-Луи соизволил наконец заговорить. Беспокойно меряя шагами унылую, сырую и холодную комнату, он вдруг перебил восторженную болтовню Алины своим нелицеприятным заявлением.

Девушка вздрогнула, поражённая его тоном. Её дядя тоже был шокирован. В былые дни он пришёл бы в ярость от куда более безобидных слов, набросился бы на крестника с упрёками и попросту выгнал бы за порог. Но путешествие из Парижа подействовало на сеньора де Гаврийяка угнетающе: временами он как будто впадал в летаргию, его неукротимый дух был подавлен. Страшные события десятидневной давности внезапно состарили господина де Керкадью. Тем не менее он вскинул большую голову и в меру сил дал отпор чудовищному попранию сословной гордости:

— Ты находишься под защитой этого самого дворянства, так будь любезен воздерживаться от своих республиканских дерзостей. — Голос дядюшки звенел от гнева.

Алина, нахмурившись, окинула возлюбленного внимательным взглядом.

— Что с тобой, Андре? Ты чем-то расстроен?

Она сидела за столом, и, посмотрев на её свежее, невинное лицо, такое прекрасное в обрамлении высокой причёски с выбившимся из неё и упавшим на белую щёчку густым локоном, Андре-Луи почувствовал, что его негодование остывает, уступая место благоговейному восторгу.

— Я боюсь всякого, кто приближается к вам, не сознавая, по какой священной земле он ступает.

— А, ветер переменился! Теперь нас будут потчевать Песнью Песней, — поддел крестника господин де Керкадью. В глазах Алины засветилась нежность, а её дядя продолжал добродушно подшучивать над Андре-Луи. — Ты полагаешь, что господину де Жокуру, перед тем, как он вошёл в эту святыню, следовало снять башмаки?