Виталий Гладкий - Меч Вайу

– Не могу… – но по всему было видно, что скиф колебался.

Тогда купец незаметно мигнул слугам, и тут же объемистый бурдючок с вином очутился в его руках. Клак-клак-клак… – пенистое вино хлынуло в чашу, и скиф, крякнув, одним махом опорожнил ее. Его товарищи, до этого стоявшие настороже чуть поодаль, подошли поближе, с вожделением принюхиваясь к пряной кислинке дорогого заморского вина. И чаша тут же хлопотливо засновала из рук в руки.

Вскоре бурдюк опустел. Теперь подобревший начальник стражи не вспоминал, чем ему грозит нарушение приказа: вытребовав у купцов еще один бурдюк (правда, с вином похуже) и ощущая приятную тяжесть серебра в кожаном мешочке, где звенело несколько драхм, приходящихся и на его долю, он приказал открыть ворота.

В ту ночь Тихон так и не смог уснуть. Он бесцельно блуждал по улицам Хабей, в нетерпении ожидая рассвета. И когда на его пути вырастали стены акрополя, он невольно ускорял шаг. Стоя на краю наполненного водой рва, окружавшего акрополь, Тихон в который раз пытался представить себе облик матери – он знал благодаря лазутчикам Окита, что она стала женой знатного скифа, и его дом находился за каменными зубчатыми стенами городской крепости…

День прошел в обычных для купеческого каравана хлопотах – раскинув на центральной площади Хабей шатры, таврские купцы устроили торжище; скрепя серд-це пришлось и Тихону помозолить глаза скифским торговым надсмотрщикам, чтобы не вызвать подозрений: раз уж назвался купцом – предлагай товар, да чтобы не продешевить…

Соль, привезенная таврами, шла нарасхват. Соленая рыба, орехи и вино – чуть похуже, но все же к вечеру кошельки купцов заметно потяжелели. У скифов покупать было практически нечего, за исключением выделанной кожи да ювелирных украшений местных ремесленников, а они, конечно же, не шли ни в какое сравнение с подобными изделиями эллинов и у тавров не пользовались спросом; хлеб и оружие продавали только с позволения царя Скилура, но тот своим вниманием тавров особо не баловал. Впрочем, таврские купцы и не настаивали на этом, так как указания басилевса Окита были недвусмысленны: любой ценой, любыми средствами помочь Тихону в его делах.

Вечером, перед ужином, пользуясь благосклонностью уже известного нам начальника скифской стражи, с радостью предложившего свои услуги за приличную мзду, Тихон наконец попал в акрополь.

В дом знатного скифа его не пустили: два стража, дюжие неразговорчивые молодцы, не вдаваясь в длительные расспросы, указали ему на скамью у стены дворика, увитой чахлым плющом; один из них надолго скрылся внутри дома, а второй, демонстративно подбоченясь и поигрывая рукояткой акинака, закрыл широкими плечами калитку и, пренебрежительно ухмыляясь, не сводил глаз с.

Тихона до тех пор, пока его товарищ не возвратился.

За ним неторопливо и важно шла дородная женщина. Чересчур густой румянец на ее лице говорил о том, что она уже успела отужинать и запить еду отнюдь не кислым кобыльим молоком.

Тихон встал и поклонился ей, тая в сердце неожиданно проснувшееся чувство страха.

– Что тебе нужно, чужестранец?

Певучий голос женщины был не похож на грубоватый гортанный язык сколотов – похоже, что по происхождению она была эллинка, видимо, домоправительница, мода на которых стала обычным явлением среди знати, приближенной к царю Скилуру.

– Я приветствую тебя, глубокоуважаемая, – на эллинском языке ответил ей Тихон, снова склонившись в поясном поклоне. – И желаю тебе и твоему дому благосклонности богов.

При первых же словах тавра женщина встрепенулась; напыщенность и важность на ее лице сменило чувство, глубоко упрятанное в душе полурабыни, – чувство радости и счастья от мимолетного соприкосновения с тем далеким и незабываемым, что не удалось вытравить из ее сознания рабской зависимостью от скифского влады-чества и что проснулось теперь при звуках родной речи.

– Кто ты? Откуда? Что тебе нужно? – порывисто шагнула к нему женщина, от неожиданности заговорившая на наречии миксэллинов [90] Миксэллины – потомки смешанных браков эллинов с местным населением. .

– Я таврский купец, – поднял на нее глаза Тихон, заметив, как его слова покоробили женщину – она, видимо, ждала несколько иного ответа – он поспешил добавить, покривив душой:

– Я эллин на службе у басилевса Окита… Мне нужно видеть твою госпожу…

Женщина отшатнулась от него, опустила голову. Тихон почувствовал, как мелкий озноб пробежал по телу, иссушив губы; он ждал ответа, не смея шевельнуться.

– Госпожа… – женщина говорила с трудом уже на чистом эллинском языке. – Госпожа ушла в царство Аида [91] Аид – царство мертвых. …

Тихон почувствовал, что теряет сознание; пошатнувшись, он оперся о стену дворика. Перед глазами замелькали огненные кольца, перехватило дыхание.

– Когда?.. – язык стал чужим, непослушным…

Возле усыпальницы, где покоилось тело матери, Тихон просидел ночь и следующий день – мрачный, отрешенный, безмолвный: он опоздал всего лишь на полмесяца…

Встревоженные его состоянием купцы поторопились свернуть торжище, так и не распродав свои товары. Они почти силком увезли Тихона, безвольного и опустошенного, подальше от Хабей, памятуя наказ Окита: за жизнь приближенного царя Фарнака они отвечали головой.

С той поры прошло чуть больше месяца. Сочувствуя горю Тихона, басилевс Окит не препятствовал его желанию уединиться в Священной Роще. Жрецы Девы, безмолвные и суровые, как сам Ксоан, были вполне подходящей компанией безутешному переводчику-тавру: на глаза ему попадались редко, стараясь не тревожить грустного одиночества гостя, а еда и питье появлялись в его хижине словно по мановению волшебной палочки, невесть откуда и кем принесенные, чему при других обстоятельствах Тихон немало бы подивился.

Но сегодня его затворничеству пришел конец. Два дня назад прибыл гонец басилевса Окита с важным известием: в святилище Девы состоится тайный совет вождей тавров, – к ним пожаловало посольство сатархов во главе с одним из двух басилевсов, правящих племенным союзом. Это говорило о том, что назревают события немаловажные. Похоже, рассудил Тихон, жрец храма Аполлона Дельфиния в Ольвии Герогейтон наконец добился цели, преследуемой в своих замыслах царем Фарнаком I Понтийским. Племена сатархов, малочисленные, но хорошо организованные, были рассыпаны по побережью Таврики, к северу от поселения тавров. В отличие от тавров, занимавшихся добычей соли, земледелием, рыбным промыслом и выпасом домашних животных, в основном коз и овец, сатархи с незапамятных времен промышляли морским разбоем; и не безуспешно – одно упоминание их имени наводило трепет на купцов Понта и Боспора. Но с тех пор, как наварх царя Скилура Посидей основательно потрепал флот сатархов возле острова, где находилось почитаемое ольвиополитами святилище Ахилла Понтарха, владыки Понта Евксинского, дела их пришли в упадок.