Виталий Гладкий - Меч Вайу

Поэтому Герогейтон, прибывший в Херсонес, как и предполагал Тихон, чтобы поправить денежные дела храма Аполлона Дельфиния, а вовсе не для того, чтобы выручить в очередной раз.

Дионисия, оказался в довольно затруднительном положении. Он очень рассчитывал на помощь Дионисия – тот был председателем коллегии, заведующей монетным делом Херсонеса, и являлся одним из самых уважаемых и влиятельных граждан города. Отказать ему в займе значило похоронить надежды на благополучный исход своей миссии.

И поэтому Герогейтон, как только Дионисий принялся излагать свои беды и довольно прозрачно намекать на казну храма Аполлона Дельфиния, начал лихорадочно соображать, что ответить напористому херсонеситу.

– …Прямо беда, – сокрушался Дионисий. – Половина рыбозасолочных ванн пустует, а что делать? Не иначе, как сам Посейдон гневается на Херсонес, угнал рыбные косяки от берегов. В сетях одна мелюзга бродит – кто ее купит? Рабам на прикормку разве что… Тут самый спрос на осетра, купцы из Понта с руками оторвут, но нет его; от силы двух-трех снимут за день с крючков, а до зимы, когда осетр поближе к бухте подходит и можно бить его острогой, еще, ой, как далеко…

Дионисий, смешно хлопая выгоревшими на солнце ресницами, скорчил жалобную гримасу. Казалось, он вот-вот расплачется, и Герогейтон поторопился глазами указать рабу-виночерпию на пустой кубок в руках херсонесита. Раб, мускулистый кривоногий меот, схватил киаф [96] Киаф – сосуд на ножке в виде чаши с одной длинной ручкой; черпак. , молниеносно зачерпнул из кратера ровно столько, сколько нужно и так же молниеносно плеснул в кубок, не пролив ни капли на белоснежный хитон господина, чему немало подивился про себя Герогейтон:

«Ловкий малый. Жаль, что калека, а то непременно купил бы…» – левая рука раба, исполосованная шрамами, была скрючена; впрочем, он орудовал ею не менее сноровисто, чем правой.

Дионисий, отхлебнув глоток-другой, успокоился, заулыбался просительно:

– Выручи, как в прошлый раз…

Герогейтон, чтобы выиграть время, подождал, пока виночерпий наполнит и его кубок, затем, не глядя на Дионисия, начал издалека:

– Смутные времена нынче… – вздохнул, пожевал губами. – Плохие вести плодятся, как грибы после дождя. Варвары с силами собираются, того и гляди, не сегодня-завтра окажутся у стен Херсонеса. Сатархи торговые караваны потрошат, эллинские купцы Таврики сторониться начали – кому хочется безвременно измерить глубину морской пучины и убытки нести? Казна храма оскудела, стыдно признаться… – кручинился Герогейтон. – Торговлю хлебом прибрал к рукам царь Скилур, земельные наделы храма обрабатывать некому, ремесла приходят в упадок. Одна надежда на пожертвования. А это – капля в море. Жрецы перебиваются с хлеба на воду, в мирские забавы суетные ударились – глядишь, в какой харчевне за компанию чашу вина поднесут из уважения к сану да миску похлебки впридачу… Смутные, ох, смутные времена…

Дионисий поскучнел, нахмурился, сообразив, что разжиться у Герогейтона даже небольшой суммой для поправки дел не удастся. Кипучая энергия и завидная предприимчивость не раз ставили Дионисия, как ни странно, в весьма затруднительные положения. Обязанности председателя коллегии по чеканке монет много времени не отнимали, и Дионисий, как, впрочем, почти все уважаемые граждане Херсонеса, старался умножить свои богатства не только за счет земельных наделов, обрабатываемых рабами, но и немного приторговывая. Однако если остальные не пытались соперничать с купеческим сословием, а только пристраивали свои товары в очередной торговый караван какого-нибудь купца, за что тот получал немалые проценты с выручки, то Дионисий действовал на свой страх и риск.

Конечно, в случае удачи прибыль была неизмеримо больше, чем если бы он перепоручил продать свой товар купцам. Но удача посещала Дионисия редко. В свое время он замыслил создать собственную большую винодельню. Замахнулся широко в расчете на то, что цены на вино довольно высоки, и держатся на одном уровне, да и рынок сбыта под боком – тавры, скифы и меоты. Виноградная лоза в те годы давала ягоды в избытке, и их не успевали перерабатывать. На затраты Дионисий не поскупился – около десятка огромных давилен построил, прикупил для бродильни пифосы и амфоры в большом количестве, приобрел четыре дорогих рычажных пресса для окончательной давки отжатого ногами в давильнях жмыха… А виноградная лоза возьми, да и вымерзни – две зимы подряд в хоре Херсонеса бушевали холодные ветры, и ледяная крупа секла голую мерзлую землю немилосердно. Пришлось Дионисию продать винодельню за бесценок.

Потом он ударился в торговлю зерном. Но и тут к нему фортуна явно не благоволила: сначала сатархи нанесли урон, захватив караван с хлебом, а затем неведомые злоумышленники подожгли его хлебные склады на пристани.

Горевал Дионисий недолго и вскоре после пожара снарядил в Пантикапей несколько судов, груженных медом, пенькой и воском, закупленных оптом у таврских купцов. Выручка от этих торговых операций и позволила ему расплатиться с Герогейтоном, а также несколько пополнить звонкой монетой пустующие гидрии [97] Гидрия – сосуд для воды. – в них он хранил свои сбережения и прятал в погребе, вырубленном в скале во дворе дома. И все же пришлось ему понести убытки и на этом поприще, так как боспорским купцам удалось сговориться с пиратами-ахайами и наладить торговлю с Фасисом [98] Фасис – древнегреческое название р. Риони и одноименного города-порта в Грузии. , откуда они начали возить лес, смолу, воск, мед и пеньку. Это сразу же сказалось на ценах.

Теперь Дионисий занялся рыбным промыслом. Дело верное, рассудил он после недолгих раздумий – соленая рыба пользовалась повышенным спросом. Но и тут жизнь внесла некоторые изменения – опять Дионисий залез в долги и терпел убытки.

– Помочь тебе можно… – Герогейтон задумчиво глядел на сникшего Дионисия. – Можно…

Дионисий оживился.

– О многомудрый! – воскликнул он, прижимая руки в груди. – Моя благодарность к тебе не знает границ!

– Но для этого мне нужна твоя поддержка, – жрец кивком поблагодарил херсонесита за бурное изъявление чувств к своей особе. – Очень нужна, Дионисий.

– В чем?

– Казна храма Аполлона Дельфиния пуста, я тебе уже говорил. Мы поистратились на благородное дело… – Герогейтон чуть помедлил, затем, понизив голос почти до шепота, доверительно продолжил: – Я открою тебе большую тайну, не предназначенную для чужих ушей…

– Конечно, конечно… Поди прочь! – Дионисий выпроводил виночерпия и пододвинулся поближе к жрецу.

– Слушай… – и Герогейтон принялся рассказывать о замыслах царя Понта.