Николай Харин - Снова три мушкетера

— Какая жалость, — сказал д'Артаньян. — Я ведь ткнул его наудачу. Он выстрелил в меня в упор.

— Узнаю вас, друг мой, — заметил Атос. — Этот д'Артаньян никогда ничего не делает наполовину.

— Неужели мы так и не добудем пленного?!

— Здесь еще двое, — послышались веселые голоса мушкетеров, обходивших испанский пост слева и теперь возвращавшихся назад. — Лейтенант, мы ведем двоих.

Мушкетеры подталкивали перед собой двоих безоружных людей. Один пошатывался — видно, его помяли в стычке. Судя по форме, оба принадлежали к одному из испанских пикинерных полков.

— Они замешкались на той прогалине. Там мы и навалились на них, — лихо подкручивая ус, объявил один из мушкетеров. Он был явно доволен собой.

— Атос, спросите, пожалуйста, говорит ли кто-нибудь из них по-французски, — попросил д'Артаньян.

Мушкетер подошел к тому из испанцев, кто, казалось, меньше пострадал во время пленения, и задал вопрос:

— Habla usted frances? [27] Вы понимаете по-французски? (исп.)

Испанец помотал головой и как-то неловко взмахнул руками. Очевидно, французский ему не был знаком.

— Me entiende? Que idiomas habla? Ingles? [28] Вы понимаете меня? Какие языки вы знаете? Английский? (исп.) — продолжал Атос.

В этот момент второй испанец сделал шаг навстречу мушкетеру и срывающимся голосом произнес:

— Si, senor. [29] Да, сеньор (исп.) Я хочу сказать… Боже милостивый! Неужели это и вправду господин Атос?!

Тут уже настала очередь д'Артаньяна:

— Одно из двух: или я сошел с ума, или… Черт меня побери, с каких пор испанские солдаты разговаривают по-французски с пикардийским произношением?

— Ох… ура! И господин д'Артаньян тут, ура! Я так и знал, что нам наконец-то повезет… Ура! — дико закричал пленный, причем его французский действительно выдавал в нем уроженца той самой славной провинции, которую упомянул только что д'Артаньян. — Теперь я ничего больше не боюсь! Ты слышишь, Гримо, — нам повезло! Я говорил… О Господи! Какая удача!.. — с этими словами «испанец» осел на землю, видимо, потеряв последние силы.

— Да это же и в самом деле Планше! — вскричал д'Артаньян, бросаясь к упавшему. — Настоящий Планше — целый и невредимый. Черт побери, скорее в лагерь! Я не могу снова потерять Планше, едва он нашелся.

Пока продолжалась эта сцена, Атос медленно приблизился ко второму пленному, которому он задавал вопросы по-испански.

— Почему вы не отвечали мне, Гримо? — спросил он ровным голосом.

— Не мог, сударь, — взволнованно отвечал Гримо, так как это действительно был он.

— Отчего?

— Без вашего разрешения, сударь, — почтительно кланяясь, сказал Гримо.

Планше получил легкую контузию в голову, кроме того на теле у парня оказалось несколько синяков и царапин. Окруженный вниманием, он быстро пошел на поправку. Его кратковременный обморок был вызван скорее чрезмерными переживаниями.

В ту памятную ночь оба приятеля наконец по недосмотру командования оказались в одном дозоре и решили воспользоваться благоприятными обстоятельствами. Говоря попросту, Планше и Гримо давно собирались дезертировать и вознамерились рискнуть.

В ответ на вопросы своих господ Планше и Гримо отвечали, что в Новом Свете попали к испанцам в плен и, так как те постоянно ощущали нехватку солдат, а следовательно, и набирали наемников больше, чем кто-либо еще, оба в скором времени пополнили ряды испанских войск на новом европейском театре военных действий.

Выведывать подробности их приключений в Новом Свете у Гримо было совершенно бесполезно. Любой, кто задался бы целью узнать что-либо у этого своеобразного малого, должен был приготовиться вытягивать из него сведения до глубокой старости.

Оставался Планше. Однако хитрец под предлогом контузии уклонялся от рассказов. Стоило д'Артаньяну перевести разговор на их похождения в Америке, как его вновь обретенный слуга принимался жалобно охать и стонать, жалуясь на боли в голове.

Волей-неволей гасконцу приходилось отступать, что же касается Атоса, то он, как известно, был самым нелюбопытным человеком на свете. Он довольствовался тем, что снова нашел Гримо.

— Только потеряв лакея, — говорил Атос, — понимаешь, чего лишился.

Вскоре Планше поправился и теперь сопровождал своего господина, куда бы тот ни направлялся. Если д'Артаньян обходил траншеи, Планше шагал позади с мушкетом на плече. Когда гасконец отправлялся куда-нибудь верхом, Планше ехал рядом, положив тяжелый мушкет поперек седла.

Нечего и говорить, что верный Гримо тенью следовал за Атосом, и, если мушкетеры ехали вместе, а так бывало почти всегда, они со своими лакеями представляли маленький отряд, совсем как в былые времена.

Однажды Атос и д'Артаньяи, сопровождаемые Планше и Гримо, ехали бок о бок, неторопливо беседуя. Только что они переправились через По и теперь приближались к линиям испанских аванпостов. В их намерения входило определить, насколько испанцы продвинулись к северу от Казале — главного города маркграфства Монферра, который они безуспешно осаждали.

Атос был настроен по обыкновению философски и вполголоса говорил д'Артаньяну:

— Вот увидишь, д'Артаньян, — испанцы снимут осаду. Им туго приходится после поражения их союзников. И тогда начнется то самое бессмысленное занятие, о котором я тебе говорил еще в Париже. Мы станем гоняться за ними по всей Ломбардии, доберемся до Мантуи, получим удар в спину от имперцев, не успев оглянуться, мы снова окажемся под Казале, если не еще восточнее, соберемся с силами, получим подкрепление, вытесним неприятеля из Монферра…

— Ах, Атос! По-вашему, остаток жизни мы обречены провести на бивуаках.

— Бивуаки победоносной армии не самое плохое место в этом мире, невозмутимо отвечал Атос. — По мне и это годится, было бы в лагере доброе вино.

С тех пор как Портос распрощался с ними, а Арамис таинственно исчез, сказав случайно встреченному д'Артаньяну лишь несколько неопределенных фраз, Атос сильно изменился. Мушкетер по-прежнему выглядел, как благородный вельможа, кем он, вне всякого сомнения, и являлся. Но в облике его все чаще сквозила усталость и какая-то опустошенность. И хотя в лучшие свои дни он оставался «великим Атосом», д'Артаньян с тревогой замечал, как меланхолия, ранее лишь временами затуманивавшая взор его друга, теперь постоянно становится его спутницей и как, желая развеять ее, Атос опустошает одну бутылку за другой, погружаясь в еще большую меланхолию.

Теперь гасконцу случалось видеть своего друга в таком состоянии все чаще. Д'Артаньян чувствовал, что этот человек, почти начисто лишенный эгоизма, испытывал потребность постоянно проявлять щедрость своей незаурядной натуры.