Морис Дрюон - Яд и корона

– Опять магия, воск и заклинания! На Людовика уже насылали порчу, а посмотри-ка на него! Ей-богу, похоже, что он в сговоре с дьяволом.

Беатриса задумалась.

– Если он сам в сговоре с дьяволом, то, возможно, не такой уж великий грех отправить его в преисподнюю, предложив соответствующее угощение.

– Да как ты за дело возьмешься? Подойдешь к нему и скажешь: «Ваша кузина Маго, которая вас так обожает, прислала вам вкусный пирог!»? Так он сразу тебе и начнет лопать... Да было бы тебе известно, что с нынешней зимы он чего-то перепугался и теперь каждое кушанье велит по три раза пробовать, и из печи до стола блюда несут под охраной двух вооруженных конюших. Он столь же труслив, сколь и злобен. Не беспокойся, я постараюсь все разузнать.

Беатриса смотрела куда-то в угол, поглаживая шею кончиками пальцев.

– Мне говорили, что он часто причащается, а принимая святое причастие, не заботятся о предосторожностях...

– Неужели, по-твоему, я об этом не подумала? Да это само собой в голову приходит! – отрезала Маго. – Но во-первых, за капелланом зорко следят, а во-вторых, Матье де Три, королевский камергер, носит ключ от дарохранительницы у себя в суме. Как же ты к нему подступишься?

– Не знаю еще, – призналась Беатриса. – Суму носят на поясе. Но это было бы слишком рискованно...

– Если мы, деточка, собираемся наносить удар, то уж будем бить метко и так, чтобы никто не догадался, кто ударил... или пусть узнают, но когда уже будет поздно, – добавила Маго, подняв руку к потолку.

Обе сидели с минуту в раздумье.

– Вы как-то жаловались, что олени губят ваши леса, объедая молодые деревца, – вдруг произнесла Беатриса. – Я не вижу в том худа, если мы попросим у Изабеллы де Ферьенн хорошего яда и охотники на оленей будут обмакивать в него свои стрелы. А король любит полакомиться дичиной.

– Конечно, и весь двор перемрет! Я-то ничем не рискую, меня-то небось не приглашают... Я же тебе твержу: каждое блюдо пробуют слуги и, кроме того, подносят к пище рог единорога. Сразу же обнаружат, откуда, из какого леса доставлена оленина. Словом, иметь яд – одно дело, а вот пустить его в ход – другое. Все же закажи яду, который действует быстро и не оставляет следов. Кстати, Беатриса, помнишь мою пелерину из пестрой ткани, в которой я ездила на коронование, она, кажется, нравится тебе, верно? Нравится? Значит, считай, что она твоя.

– О, мадам, какая же у вас добрая душа! – воскликнула Беатриса, кидаясь на шею Маго.

– Осторожнее, зуб! – охнула графиня, хватаясь за щеку. – А знаешь, как я его сломала? Этим проклятым драже, которым Людовик меня угощал...

Она вдруг замолкла, и серые глаза зловеще блестнули из-под густых бровей.

– Драже, – прошептала она. – Пожалуй! А ну-ка, Беатриса, вели приготовить яд, только не забудь сказать, что мы будем травить оленей. Так или иначе, а зелье зря не пропадет.

В один прекрасный день, когда король отправился на соколиную охоту, королеве Клеменции доложили о прибытии ее невестки Жанны. Запрет, наложенный на Маго, не распространялся на ее дочь; королева и графиня Пуатье часто виделись, и Жанна пользовалась любым предлогом, дабы выказать своей августейшей невестке благодарность за то, что та добилась для нее милости. Со своей стороны Клеменция чувствовала, что ее с графиней связывает особая нежность, какую нередко испытывают люди в отношении тех, кому они сотворили добро.

Если было такое мгновение, когда королева поддалась чувству зависти или, вернее, ощутила несправедливость судьбы, узнав, что Жанна в тягости, то с тех пор, как она сама оказалась в таком же положении, это мимолетное чувство исчезло. Более того, беременность, казалось, еще более сблизила невесток. Они подолгу обсуждали, как лучше соблюдать советы лекарей и бабок, беседовали о том, как надлежит себя вести. И Жанна, которая до заточения произвела на свет двух дочерей, охотно делилась с Клеменцией своим опытом.

Можно было только восхищаться изяществом, с каким графиня Пуатье носила свою семимесячную беременность. Она вошла к королеве, высоко держа голову, обычной своей твердой походкой, пленяя взор свежестью красок и гармонией движений. Юбка мерно колыхалась вокруг ее пополневшего стана.

Королева поднялась навстречу гостье, но приветливая улыбка, тронувшая было ее губы, вдруг исчезла, когда она заметила, что Жанна Пуатье явилась не одна: вслед за ней шествовала графиня Маго.

– Государыня моя сестра, – произнесла Жанна, – я хочу попросить у вас разрешения показать матушке новые превосходные гобелены, которыми заново перегородили вашу опочивальню.

– И верно, дочка мне все уши прожужжала вашими коврами, нельзя ли и мне полюбоваться... – подхватила Маго. – Вы же знаете, что в подобных изделиях я кое-что смыслю.

Клеменция смутилась. Ей не хотелось идти против воли супруга, запретившего графине Маго появляться при дворе, но, с другой стороны, было не совсем удобно отказать, поскольку Маго уже здесь и стоит, укрывшись животом своей дочери, словно щитом. «Раз она пришла, значит, были к тому серьезные причины, – подумала Клеменция. – Возможно, она решила пойти на полюбовную сделку и ищет способ вернуть милость короля, не унизив своей гордыни. Осмотр гобеленов – это, конечно, лишь предлог».

Итак, Клеменция решила сделать вид, что верит этому предлогу, и провела обеих посетительниц в свою опочивальню, недавно отделанную заново.

Здесь гобелены не просто украшали стены, они спускались также прямо с потолка, деля просторные апартаменты на несколько маленьких уютных горниц, которые легче было натопить и куда владыки могли укрыться от своей свиты и свободно разговаривать, не боясь нескромных ушей. Так вожди кочевников разбивали свои шатры посреди жилого дома.

Гобелены, висевшие в опочивальне Клеменции, изображали охотничьи сцены: на фоне заморского пейзажа, под сенью апельсиновых деревьев беспечно резвилось с десяток миниатюрных львов, а птицы, сверкая слишком ярким, невиданным, диковинно-сказочным оперением, порхали среди цветов. Охотники с их смертоносным оружием были заметны лишь в уголке пейзажа, казалось, мастер с умыслом полускрыл их листвой, как бы стыдясь выставлять напоказ кровожадные инстинкты человека.

– Что за прелесть! – ахнула Маго. – Никогда еще мне не приходилось видеть столь благородную ткань, столь прекрасно выделанную.

Она приблизилась, пощупала гобелен, поласкала его ладонью.

– Посмотри-ка, Жанна, – продолжала она, – до чего узелки ровные и мелкие, посмотри, как красиво выделяются на пестром фоне эти синие цветочки... А красные нити, которыми вышиты крылья попугаев! Нет, ковроткачество – действительно великое искусство.