Ши Юй-Кунь - ТРОЕ ХРАБРЫХ, ПЯТЕРО СПРАВЕДЛИВЫХ

Исследователи романа «Трое храбрых, пятеро справедливых» давно заметили, что наиболее самостоятельное, вполне оригинальное повествование начинается у Ши Юй-куня после двадцатой главы, но и здесь, конечно, можно найти немало традиционных сюжетных ходов и черт в обрисовке персонажей. С середины семьдесят первой главы романа, например, начинается повествование о молодом конфуцианце Ни Цзн-цзу. Уже само введение нового, персонажа и рассказа о нем именно с середины главы есть прием, характерный для всех китайских романов начиная с XIV века, причем опять-таки восходящий к творчеству уличных рассказчиков, которые должны были непременно оборвать дневную порцию повествования на самом интригующем месте, чтобы заставить слушателей прийти и на следующее выступление.

У писателя XV века Ли Чан-ци есть новелла «Записки о ширме с цветами лотоса», в которой рассказывается о том, как один чиновник, наняв лодку, отправился к месту службы. Лодочник ночью столкнул чиновника в воду, намереваясь выдать его жену замуж за своего сына. Но женщине удалось бежать, и она нашла убежище в близлежащем глухом монастыре. Впоследствии оказалось, что муж ее не погиб, и они нашли друг друга благодаря ширме, на которой был нарисован лотос и написаны стихи. Таким же был и сюжет основанной на этой новелле простонародной повести, созданной уже к началу XVII века. Именно эту повесть, попавшую в знаменитый сборник «Удивительные истории нашего времени и древности», скорее всего и знал Ши Юй-кунь. Для рассказа о рождении Ни Цзи-цзу он заимствовал те же сюжетные ходы: чиновник, наняв лодку, отправляется с женой к месту службы, лодочники сбрасывают его в воду, захватывают жену, женщина бежит (но по дороге в лесу рожает сына — новый ход) и скрывается в монастыре. Далее события у Ши Юй-куня развиваются 'вполне оригинально: женщина уже находит не мужа (он погиб), а сына, брошенного ею когда-то в лесу, причем, как и в средневековой новелле, знаком, по которому должно опознать сына, является лотос, только вырезанный из нефрита, а не нарисованный на ширме.

Особенности каждодневных выступлений и необходимость постоянно держать в напряжении аудиторию требовали 'от рассказчика умения хитро подстраивать «ловушки» для разжигания нетерпеливого любопытства слушателей. «Ловушки» эти на профессиональном жаргоне китайских рассказчиков назывались «гуаньцзы» — буквально «заставы» или «коуцзы» — «застежки». «Будешь крепко ставить заставы, тогда и слушатели не разбегутся» — говорит старинная цеховая пословица, а другая еще яснее выражает тот материальный смысл, который имели для рассказчика такие «ловушки»: «Заставы в сказе уменьшают расписки из закладной лавки» (известно, что нередко в местах наивысшего напряжения действия сказитель просто прерывал свой рассказ в ожидании платы). Пекинские рассказчики разделяли такие ловушки на крупные и мелкие. Крупные ставились в конце дневной порции повествования, а мелкие должны были, как узелки в рыболовной сети, постоянно скреплять отдельные сюжетные ходы в целое напряженное повествование. Именно так поступал и Ши Юй-кунь. Взяв за основу старинный сюжет, он усилил во много раз его напряженность, подстроив целую серию ловушек, заставляющих слушателя, а теперь и читателя с нетерпением ждать, что же будет с героем.

Но не только в бесконечной череде «ловушек» заметны в романе следы устной сказовой формы. Они и в постоянных риторических вопросах, на которые сам рассказчик тут же дает ответ. «Как вы думаете, кто был этот Ма Цян? А приходился оп младшим братом Ма Гану…» — так в семьдесят второй главе рассказчик вводит в действие нового персонажа — обидчика и притеснителя простого люда Ма Цяна. Иногда эти вопросы бывают и более сложными, вроде: «Смешно, не правда ли? Ну мог ли У Цзе с жалкой горсткой разбойников добиться успеха? Воистину Санъянский князь был ничтожеством, не способным на великое дело!..»

Устным народным сказом веет и от многочисленных пояснений, оценок и резюме, которыми время от времени повествователь прерывает действие.

Кроме таких чисто внешних сказительских примет есть в романе Ши Юй-куня и некоторые другие фольклорные приемы, в частности, расчлененное на отдельные мелкие движения описание действий персонажей. Загляните в главу тридцать третью и посмотрите, как подробно описывает рассказчик процесс еды «гурмана» Золотоволосой Мыши. Слуга подал на большом подносе жареную рыбу. «Цзинь Мао-шу взялся за палочки… Он отделил кусок для студента Яня, потом провел палочкой по спинке рыбы, обернулся к слуге и потребовал блюдечко имбиря с уксусом. Съест кусочек рыбы, запьет кубком вина и крякнет от удовольствия. Объел рыбу с одной стороны, подсунул палочку под жабры и перевернул на другую сторону…» В этом описании все Движения Цзинь Мао-шу поданы зримо, как бы крупным планом, в расчете на то, чтобы создать у слушателя (а потом и у читателя) максимально полное представление о происходящем. Рассказчику в Китае нередко приходилось «конкурировать» с театром, и таким описанием действий он стремился восполнить отсутствие реальных жестов — игры — в своем искусстве.

Время от времени Ши Юй-кунь пользуется типично эпическими и сказочными мотивами и ситуациями; только, будучи заимствованы из одной художественной стихии, они служат ему для построения принципиально иного, совсем не эпического, а скорее уже бытового повествования с элементами авантюрности и героики. Древние по своему происхождению мотивы оказываются сильно трансформированными и, будучи перенесены в иной художественный мир, не составляют единой системы, характерной для развитого героического эпоса. Вспомним, что во всех произведениях героического эпоса главным действующим лицом является воин-богатырь, который выступает как выразитель народных интересов, заступник народа. Этот герой обычно наделен в эпосе сверхчеловеческой силой и воинской доблестью. Даже рождается он большей частью чудесным образом. Каков же центральный герои повествования о трех храбрых и пяти справедливых? Это действительно герой и- выразитель народных интересов и защитник справедливости, но только совсем не воин, а наоборот, абсолютно штатский человек, правитель столичного города и главный судья. Такая метаморфоза явно не случайна. Надо помнить, что в Китае книжные знания всегда ценились много выше воинской доблести. «Стоит гражданскому чиновнику поднять, кисть, как изойдет потом конь у военного» — гласит старая пословица. А один из центральных персонажей эпических сказаний о героях Трех Царств (III в.) Гуань Юй, обожествленный в качестве бога войны, изображался в храмах с мечом в одной руке и книгой — летописью, составленной будто бы самим Конфуцием, — в другой. Могущественность судьи Бао, как это показано в романе, действительно превышает силу военную. В отличие от героев эпоса, Бао да и другие его помощники действуют больше умом и хитростью, чем силой. Но, как и в эпических сказаниях, рождению самого Бао предшествуют чудесные обстоятельства. В эпосе и сказке многих народов Востока герой часто родится волшебным образом у старых бездетных супругов.