Станислав Гагарин - Десант в прошлое

Когда он вернулся к отверстию, оттуда показалась голова Клименко.

— Все, Панас, — сказал он, — готово... Можно закладывать взрывчатку.

Клименко принялся очищать одежду, хлопал руками по брюкам и куртке и окутался облаком белой каменной пыли.

— Что делаешь, бисов сын?! — вскричал Гордиенко. — Чи не понимаешь, шо эта каменюка так в нас въелась, что ее неделю надо выколачивать? Не пыли, дорогой товарищ, и так дышать нечем...

Клименко рассмеялся и сел под «летучей мышью».

— Закурить бы, старлейт, — сказал он. — Махорочки бы, моршанской...

— Не трави души, Николай Петрович, у меня аж уши завяли — так курить охота... Да нельзя здесь, сам знаешь, не та вентиляция, браток... Значит, говоришь, отбой шахтерской доле?

— Можно снаряжать фрицам «гостинец». Отдохнем — и за дело.

— Погодь, — сказал Гордиенко. — Погодь пока. Должен Мужик явиться. Сегодня у него сеанс связи со Львом. Про бычки в томате будут балакать, затем Мужик к нам подгребет и скажет, как быть.

— Давай подождем, — согласился Клименко, и они замолчали.

Командир отряда резко повернулся к Мужику, вгляделся пристально в его лицо.

— Когда очередной сеанс радиосвязи? — спросил Щербинин.

— Радист отбил в конце сообщения «двадцать девять». Это означает приказание ждать сообщения завтра в двадцать часов тридцать минут.

— А пока, значит, объявлена готовность номер один?

— Да, Лев передал: «Готовьтесь к продаже бычков в томате».

Щербинин шагнул к Мужику и стиснул его руку.

— Что ж, спасибо тебе, Мужик, скоро, значит, увидим солнышко над головой. Без малого год я не видел солнца, неба и нашего моря, без малого год...

Щербинин, командир партизанского отряда «Красное Знамя», был до войны секретарем Понтийского горкома партии. Впрочем, и сейчас, командуя партизанами, он оставался партийным вожаком понтийских коммунистов. Щербинин родился и вырос в этом городе, и потомка известной рыбацкой династии знали в Понтийске от мала до велика. Сейчас его портрет был расклеен по указанию гестапо повсюду, и потому еще в первые дни оккупации решением бюро подпольного горкома Щербинину категорически воспрещался выход на поверхность и участие в каких-либо операциях в дневное время. Так он и не видел солнца с того дня, когда во главе отряда понтийских партизан и присоединившихся к нему бойцов гарнизона Щербинин спустился в недра Лысой Головы.

— Пойдешь туда? — спросил командир у Мужика.

— Пойду. Надо предупредить товарищей, чтоб были готовы. Они должны закончить работу сегодня.

— Будь осторожен. Помни о предупреждении Льва. Мы так и не установили, кто из наших людей является гестаповским агентом.

— Плохой я контрразведчик, товарищ Щербинин. Вроде всех тщательно проверили...

— Когда вернешься от Гордиенко, попробуем провести еще одну операцию по выявлению шпиона. В городе остался наш человек, по кличке Пекарь. Он хорошо законспирирован. Именно от него имеет Лев информацию о гитлеровском агенте в нашем отряде. Сейчас тот случай, когда надо рискнуть и выйти на Пекаря. Поскорее возвращайся, и мы будем готовить к вылазке в Понтийске твоего заместителя — Николая.

— Нет, — сказал Мужик, — в город пойду я сам.

— Постой, ты здесь мне нужен, ты осуществляешь связь с Гордиенко.

— Во-первых, я вернусь до утра, а во-вторых, вы не хуже меня знаете, как добраться до них, и Гордиенко вас знает, вы ж его в партию принимали перед войной, так что мне идти — полный резон. Николай — головастый парень, только разведчик он еще зеленый, а дело ответственное...

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Щербинин. — Иди к ребятам. А вернешься — тогда и решим окончательно, кому идти.

Они расстались. Вскоре Мужик, соблюдая все меры предосторожности, пробрался в пещеру, где его ждали Гордиенко и Клименко. Он передал им приказ Льва, а когда собрался в обратный путь, товарищи стали готовиться к закладке зарядов в пробитый ими шурф.

Шарфюрер Груббе начал службу в войсках СС еще до польской кампании. Он был ревностным и исполнительным служакой, и потому именно его команде было поручено наблюдение за тайным ходом из подземелья, которым, по данным гестапо, могли воспользоваться партизаны отряда «Красное Знамя».

Ночью, когда дежурил сам Груббе, в расщелине, куда выходил тайный лаз, появилась человеческая фигура. Партизан двигался осторожно, стараясь держаться в тени, отбрасываемой стеной расщелины, замирая и припадая к земле при подозрительных шорохах. Но его заметили, и теперь Груббе, зловеще ухмыляясь в темноте, ждал, когда партизан достигнет намеченной им, Груббе, черты.

Когда это случилось, шарфюрер нажал кнопку, и яркий свет залил человека с головы до ног. Партизан застыл на месте. Раздался окрик: «Бросай оружие! Руки вверх!»

Груббе ожидал сопротивления, и по его команде четыре солдата выдвинулись вперед, едва не уперлись стволами автоматов в партизана. Но человек стоял с поднятыми вверх руками, не помышляя, видимо, о борьбе. Человеку приказали идти вперед, но он не шевельнулся, и понадобился удар прикладом, чтоб заставить его двигаться.

Когда захваченного в плен партизана доставили в находившееся в километре от расщелины помещение поста, охранявшего туннель со стороны Понтийска, он, не проронивший до того ни слова, вдруг на чистейшем немецком языке потребовал представить его какому-нибудь офицеру. Груббе поначалу опешил, но вывести шарфюрера из равновесия было не просто.

Он молча смерил партизана тяжелым взглядом с головы до ног и, не поворачиваясь, сказал стоявшему у двери эсэсману:

— Послушай, Фридрих, сообщи унтерштурмфюреру Клодту, что с ним мечтает встретиться большевик из подземелья.

Когда появился низенький, приземистый здоровяк унтерштурмфюрер, Груббе доложил ему, что захваченный его командой партизан пожелал видеть непременно офицера...

— Шарфюрер ему, видите ли, не годится, черт возьми, — добавил Груббе. — Но по-немецки он говорит вполне прилично, унтерштурмфюрер.

— Помолчите, Груббе! — тонким, писклявым голосом приказал офицер и обратился к партизану. — Ну, что тебе нужно? Говори!

— Прикажите шарфюреру оставить нас вдвоем, — спокойно сказал партизан.

— Вы его обыскивали, Груббе?

— Так точно, унтерштурмфюрер! Нашли пистолет. Вот он!

— Больше ничего нет? — настороженно поглядывая на партизана, спросил унтерштурмфюрер.

— Нет, — ответил Груббе.

— Тогда оставьте нас вдвоем, шарфюрер...

Когда Груббе по приказанию Клодта вернулся в помещение, он поразился той перемене, что произошла с партизаном. Шарфюрер был поражен надменным видом, с которым захваченный им человек, развалившись на стуле, поглядывал на вытянувшегося перед ним толстяка Клодта и пускал при этом дым сигареты прямо в лицо унтерштурмфюреру.