Юрий Сергеев - Повести

— Ладно, поехали, брюки надень, холодно будет.

— У меня шерстяное трико. Вперёд!

— Подожди меня здесь, сейчас подрулю на мотонартах.

— Не пройдет фокус, уедешь без меня, пошли вместе.

— Пошли, — обречённо вздохнул Ковалёв и открыл двери.

Сухоруков, увидев Люсю, надевшую поверх дублёнки полушубок, многозначительно хмыкнул и подмигнул Семёну.

— Хитёр бобёр, с такой грелкой не замёрзнешь, — нагло ляпнул вслух.

— Ещё слово скажешь, и будут неприятности, — paзозлился Ковалёв.

— А кайло зачем с лопатой берёшь, — посуровел заместитель, — клад, что ли, у вас там? Говори, а то в момент отменю вашу поездку.

— Власа побоишься, — Семён завёл мотонарты, поправил под ногами рюкзак с продуктами и лихо выехал из ворот артели.

— Здорово как! — прокричала ему на ухо Люся. — Я первый раз на снегоходе еду, — крепко обхватила его за пояс, — канистра мешает сзади на багажнике!

— Терпи! Этот зверь прожорливий, без дозаправки не попадём на место.

— Т-ерплю-ю-у, — весело прокричала пассажирка. За городом въехали на заваленную метровым снегом дорогу. «Буран» шёл легко, почти не проваливаясь, передняя лыжа брызгала по сторонам фейерверками снежной пыли, мягко прорезала заструги наносов, рассекала следы куропаток, зайцев и глухарей.

Лобовое стекло защищало от морозного ветра, тёплый воздух от трескучего мотора обдувал через специальные прорези лицо водителя. Семён увлёкся ездой, захватила скорость, внимательно смотрел вперёд, чтобы не напороться на упавшую лесину или пень.

Вскоре выехали на лёд реки, и «Буран» понёсся ещё быстрей.

— Не замёрзла? — обернулся водитель к девушке.

— Немного! Сбавь скорость, — соскочила на широкий след от ленты резиновых гусениц и побежала следом. Устав, разгорячённая, она запрыгнула на сиденье и прижалась головой к его спине.

К вечеру приехали на место. Мороз отступил, было всего градусов тридцать, для этих мест почти тепло. Семён угадал домик Валерьяна над обрывом ручья и подогнал мотонарты к самым дверям. Замёрзшие, заскочили в дом, и Люся радостно вскрикнула:

— Ура-а-а-а! Печка есть, и дров куча. Живём! — Она быстро нащепала лучины своим ножом, выгребла в дырявый тазик золу из печки и затопила.

— Давай помогу, — сунулся, было, Ковалёв.

— Очаг — дело женское, — отстранила она помощника, — зачем мы сюда приехали, вот это интересно?

— Много будешь знать, быстро состаришься, — отшутился Семён и вытащил из кармана Валерьянов конверт.

Он забрал его с койки старика и схему выучил почти наизусть. Вышел из избушки, отвязал от мотонарт лопату с кайлом, стал медленно прочищать дорожку к восточному углу. Там очистил от снега большую круговину земли, взял в руки пожарное кайло с красной ручкой.

— Ну, Господи благослови! — вспомнились слова бабки Калиски.

Земля окаменела от морозов, плохо поддавалась стальному клюву, крошками летела в глаза, на одежду, не хотела отдавать спрятанное. Семён упорно долбил и долбил, сбросив верхнюю одежду до свитера.

От него валил пар, пот заливал глаза. Подошла Люся, молча стояла рядом. Наконец железо звякнуло и провалилось в пустоту.

— Есть, — даже испугался Ковалёв. — Он зарыт в старом чугунке.

— Кто он?

— Подожди, сейчас, — Семён разорвал кайлом дыру пошире и сунул туда руку. — Здесь!

Люся нагнулась поближе и вдруг увидела в ладони Ковалёва белый камень с приклеившимся к нему резным листочком.

— Лист смородины-каменушки, как он туда попал? — удивилась она, но тут Семён вытер иней с листочка, и он ярко вспыхнул живым светом.

— Зо-о-оло-то!

Ковалёв рукавом свитера подраил слегка самородок, и он отозвался изжёлта-красным светом.

— Да, Люся! Золото… Уникальный образец! Он оплачен человеческой судьбой.

— Валерьяна?

— Да…

Листвяночные дрова бушевали огнём. Плита раскраснелась, ало освещала тёмную кухню, уже наполненную теплом. В комнате были широкие нары, покрытые старыми матрасами и одеялами, стол, на подоконнике огарки свечек.

Люся зажгла один из них и приспособила на консервной крышке. К окнам избы ползла ночь. Семён снял мокрый свитер, просушил его у печки и оделся.

— Давай ужинать, Люся! — достал из рюкзака консервы, хлеб, пачки печенья и чая, — Воды надо натопить из снега, чайку заварим.

— Я сейчас наберу, — подхватилась Люся и выскочила из дверей с пустым котелком.

Семён подложил дров в печку, и вскоре изба наполнилась сухим жаром, пришлось снять свитер и остаться в трико. Он крупно резал хлеб, открывал консервы, суетился у стола. Люся была весёлой и скорой на руку.

— Семён, — вдруг обратилась она к нему за ужином, — поразительно, но я чувствую тебя всего, угадываю каждое твоё движение и слово, когда я так успела изучить тебя, сама не пойму.

— Ты же шаманка, — отшутился он, — с тобой опасно дело иметь. Всё знаешь наперёд.

— Кое-что действителвио знаю. Знаю, что такое одиночество. Что бабушка не зря завещала ставить палатку на том месте, где спасала Кондрата, Она знала, что ты приедешь туда.

— Люся, не терзай меня. Ты — слишком молодая.

— Разве это плохо? — она обняла его за крутые плечи и приникла головой. — Какой ты огромный! Ужас! Как амикан… И такой же хитрый, путаешь след, уходишь за перевалы. Глупый, от меня не скроешься…

— А ты, как соболюшка, красивая и быстрая, — Семён нерешительно погладил её густые волосы. — Страшно к тебе прикоснуться.

— Только попробуй! — шутливо вскрикнула она и обхватила сзади шею. — Прихвачу, как рябчика, раз я соболюшка.

— Точно, прихватишь, — прохрипел Семён, попытался вырваться и нечаянно опрокинул на столе свечку. — Подожди, где спички?

— Зачем они тебе?

— Чай ещё не пили…

Тиски ослабли. Люся повалила его за плечи на нары и поцеловала в губы.

— Вот тебе! Без спичек нашла.

Семён обнял её и притянул голову. Целуя, бормотал:

— Зачем тебе старый и беззубый амикан?

— Молчи! — она закрыла его рот маленькой ладошкой. — Молчи! Я хочу родить только от тебя, сына или дочь, кто будет.

— Ты прекрасная девушка, поэтому трудно…

— Сёма… Ты будешь первым моим мужчиной и последним, если уйдёшь от меня. Я не буду держать. Я, наверное, схожу с ума, говорю такое, но не могу молчать. Какая жара! У меня горит лицо, — она села в темноте и зашуршала одеждой, раздеваясь.

Семён лежал на спине, ещё чувствуя шёлковую нежность её губ, пахнущих юной свежестью, у него тоже горело лицо, он весь пылал, подрагивая в ознобе всем телом, и понял, что сейчас неотвратимо произойдёт то, что предписано ему судьбой, что, вспоминая былое, он скрытно готовил себя именно к этой ночи.

Действительно, ничего в жизни не бывает случайно. Искренность этой девчонки напрочь отметала прошлое, сотканное из паутины сомнений, её простота рушила все воздушные замки, с таким трудом воздвигнутые им вокруг студенческой любви.