Юрий Сергеев - Повести

Когда увидел бегущего к нему с вытаращенными глазами и открытым ртом горного мастера Малкова, понял, что всё нормально, золото в колоде. Облегчённо вздохнул.

— Иваныч! Пойдём покажу!

— Что случилось? Опять мертвяка откопал?

— Пойдём! Коврики в головке забиты золотом! Такого больше не увидишь. Килограммов десять будет съёмка. И откуда оно? Торфа голимые мыли! Кочку золотую подрезали! А что будет в песках!

— Не булгачь участок, чего орёшь? Нормальная съёмка. Будут съёмки ещё больше, как выше по Летнему уйдем. Это мне один знакомый сулил — Фёдор Платонов…

— Кто это?

— Старшинка старательский…

Когда Семён перешёл в шестой класс, отец нашёл выход избавить его карманы от арсенала пугачей. Подарил настоящее ружьё. Новенькую тульскую двустволку, с воронёными курками и лакированным прикладом.

От ружья пахло маслом, зрачки стволов, латунные гильзы, патронташ, порох, дробь — всё это так волновало и радовало, что первые ночи и спал в обнимку с ружьём. Начал разрываться парнишка между домом и лесом.

Летом охотиться нельзя, с нетерпением ждал осени, чтобы поторопить зайцев в терниках и на полях, среди бесконечных лесополос и ерников.

Про отшатнувшихся от дома людей в станице ходила поговорка: "Рыбка да зайчики — доведут до старчиков". Но юнец ступил на охотничью тропу восторженно и без опаски.

На охоту бегал один, сначала впустую, потом наловчился бить зайчишек и куропаток, стал деловым и рассудительным. Вскопал одинокому деду огород за старый бинокль, дедок его и научил скрадывать лис.

Сам от немочи уже не мог ходить с ружьём, но лис добывал хитроумным способом много. Наловит мышей, потомит их пару дней голодом, потом шкандыляет к ближайшим полям. В обычный посылочный ящик насыпет горсть крупных сухарей, бросит туда пару мышей и забивает крышку.

Ящик зарывает вечерком в мякину у стога, а сверху прячет капкан. Озверевшие от голода мыши так гремят сухарями, пищат и дерутся, что лиса ночью слышит этот шум за многие сотни метров, подкрадывается и прыгает передними лапами в мякину, где её поджидает капкан.

Сёмку старый обучил другому способу, не ведая, что вскорости горько пожалеет об этом. Со временем настырный малец так проредил рыжих кумушек, что старик впустую ходил к посылочному ящику.

Новый способ был прост и незатейлив. С биноклем и в маскхалатах раненько утром отсекли выходные следы зверя с жировки от скотомогильников и тихонько шли, оглядывая все подозрительные кочки впереди себя. Лиса обычно ложится посреди пахоты на открытом месте и спит до обеда, как убитая.

Дед Буян, постанывая от боли в ногах, вёл Сёмку к первой лисе. Она свернулась клубочком на пучке соломки, спрятав нос в шикарный хвост. Когда до нее осталось метров тридцать, вдруг сонно подняла голову, сладко зевнула и уставилась на людей.

"Бей!" — прошипел старик, и Сёмка пульнул дуплетом по взлетевшей в прыжке рыжей молнии.

Лиса щерила белые зубы, дёргалась в конвульсиях, разгребая солому ногами по мёрзлой земле. Буян, довольный тем, что есть кому передать свою охотничью мудрость, повязал ей лапки ремешком и торжественно дал Сёмке нести добычу.

Всю дорогу хитро посмеивался, балагурил, поглядывал на цветущего от счастья охотника, а ночью Семка понял, почему скалился дед. Блохи из лисьей шубы перебрались к нему под одежду и немилосердно кусали. Сёмка всю ночь чесался, крутился и не мог уснуть.

Снег месить по оврагам и лесам — тяжкий труд. А труд-то и делает человека мудрым и прозорливым. К восьмому классу знал всё вокруг на многие километры, налился силой, оброс мышцами, и появилась звериная неутомимость в скитаниях.

Сам стал подмечать повадки лис, распутывал петли следов, ночами сидел в засидках у привады, кутаясь в отцовский долгополый тулуп, терпеливо снося холод.

Когда у лис начинался к весне гон, в бинокль замечал самку и разгонял свадьбу. Невесту отбивал и таился на её следу. Лисовины в поисках подруги один за другим пёрлись под выстрел, нюхая на бегу аккуратные отпечатки её лапок.

Дед Буян, не выдержав конкуренции, лютовал, грозился отобрать бинокль и поломать ружьё.

Друзья в это время катались с горки на лыжах, летом играли в городки и лапту, гоняли футбол на церковной площади, провожали и целовали робких одноклассниц, а Сёмка смотрел на их забавы с усмешкой превосходства.

Не мог понять, чего занимаются ерундой, когда есть такая воля: река, лес, степи, заросшие бурьяном курганы — любимое пристанище зверья. Увлёкся и рыбалкой, ночами проверял перемёты на тихой реке Медведице под завораживающие концерты ночных соловьёв.

Попадались сомы и сазаны на хитроумные приманки, долгие ночёвья у жарких костров отучили бояться одиночества и темноты. Завёл подсадных уток и гончую собаку.

Пойма Медведицы, впадающей в Дон, широко распахнулась меж холмов и курганов перед молодым бродягой. Дубовые леса, обросшие вербами озёра и старицы, дебри краснотала по песчаным косам, поросшие лесами тёмные овраги манили и звали неугомонную душу.

Сколько помнил отца Ковалёв, тот всегда носил кирзовые сапоги, фуфайку в холода и старенькую, выцветшую одежонку летом. Сутуловатый, белоголовый от ранней седины, отец вечно копался по дому в свободное от работы время.

Кормил скотину, рубил дрова, делал ульи для колхозной пасеки, на которой был бессменным пчеловодом с окончания войны. Приучал к домашней работе сына, изредка ходил с ним на охоту, уже сам ступая в его следы, едва успевая за резвыми ногами.

С матерью жил отец неважно, можно сказать, плохо. Скандалили по мелочам, сыпали упрёками, и в конце концов, пришла развязка. Мать забрала младшего братишку, уехала со всем небогатым скарбом к родителя в соседний хутор.

Больно хлестнули веревочки от занавесок на оголенных окнах в пустой хате, когда они с отцом вернулись с пасеки. Сёмка любил и отца и мать, мучился и страдал от их ругани.

Бабка всё лето хворала, молила Господа прибрать её к себе, и пришлось парню засучить рукава. Обстирывал и готовил обеды, управлялся по дому.

Какой спрос со старухи? Разменяла девятый десяток. Отец — инвалид войны — чудом выжил от тяжёлого ранения в живот. В хлопотах проскочило лето. Подошёл сентябрь.

Вечеряли в летней кухне, отец нахваливал борщ, приготовленный сыном, а глаза грустно и бездумно смотрели в пустую стену, словно искали там разгадку нечаянного одиночества. Вроде бы не пил, старался для дома, а вот довелось хватить бобыльей жизни. За какие грехи так бьёт судьба?

— Отец? Ты слышишь? — оторвал его сын от неласковых мыслей.

— Чего тебе?

— В школу мне через неделю. Ты б женился, что ли? Не управлюсь я один с домашними делами.

Отец долго и пристально смотрел на Сёмку. Размяв нервно подрагивающими пальцами погасшую папиросу, раскурил её.