Юрий Сергеев - Повести

— Давай съедим арбуз, и расскажешь, как ты докатился до такой жизни, — сказала Таня и принялась орудовать ножом.

— До какой жизни?

— Столько лет где-то пропадал! Я же только в этом году сменила фамилию. Думала, что найдёшь. Впрочем, упрёки неуместны, сама виновата. Ты хоть женился, дети есть?

— Нет.

— Почему? Ведь, между нами всё кончено, ты это должен был понять, когда я перестала писать тебе в армию. Захотела в тепле жить, ну, не дура ли?

— Дура. Не казнись только, я — действительно одержимый, хватила бы горюшка со мной. Квартира сколько лет стоит пустая, а я всё по тайге.

Ели арбуз, говорили, вспоминали, как будто ничего не произошло за эти годы. Вот она, рядом. Годы придали ей женственность и ещё большую привлекательность.

Выгоревшая до прозрачности чёлка, лицо, руки, её голос — отбросили вспять канувшее время, будто сидели они на той студенческой пирушке и вся жизнь ещё только начиналась, не родилась ещё ни боль, ни горькая правда разлуки.

Солнце давно закатилось, а они всё не могли наговориться, и время летело стремглав, как ветер над горячими барханами.

— Поехали купаться! — вдруг вскочила она и завела машину.

— Давай я поведу, — попросил Семён, изнывая от своего бездействия.

— Веди! — уступила ему место за рулем. — Дорогу покажу.

Глубокой ночью они остановились на берегу шумящего, как море, озера. Пахло водорослями.

— Тридцать восемь километров в диаметре, — тихо проговорила Таня, — от Аму-Бухарского канала заполнили естественную котловину. Дуда-Кюль — девичье имя, правда? Рыбалка здесь отменная. Ты же любил рыбачить?

— И сейчас люблю.

— Хоть бы угостил, привёз северной рыбки, — она разделась и в свете фар побрела в воду.

Жгуче, невыносимо было на душе Ковалёва, даже слёзы навернулись. Слёзы горькой и злой обиды на себя: за характер, за то, что столько времени прошло напрасно, вдали от этой близкой и прекрасной женщины, равной которой он так и не нашёл.

— Раздевайся! Иди сюда! Вода, как парное молоко, — крикнула Таня, качаясь на волнах.

Семён бросил свой костюм на ещё горячий от дневного зноя песок и окунулся в тёплое, хмельное море среди пустыни.

— Утоплю сейчас тебя, залётный! Чтоб никто не пользовался тем, что принадлежит мне. Утоплю, отмучаюсь…

— Не жалко?

— Нисколечко!

Руки их встретились и губы. Прибой то накрывал с головой, то обнажал до колен и не мог повалить. Горячая волна обдавала, кружила голову и всё: дела, людей, заботы — смыла с них. Стояли они, как окунувшиеся в живую воду, молодые и пылкие студенты из той далёкой поры.

Трое суток простоял «уазик» на берегу. Кормились в ресторане базы отдыха, там же выпросили брезент и натянули полог. Жарили шашлыки на углях саксаула, варили уху, доставали из затопленного ящика бутылки шампанского.

Солнце падало за горизонт, выползало опять из пыльной и мутной дымки и дивилось этим двоим, потерявшим счёт времени, здравый рассудок, забывших всё на свете, кроме самих себя. Оно их не осуждало и опять уходило потихоньку за холмы, даря им долгую ночь.

Они были, как в бреду, почти не спали, обгорели и обветрились. Опомнились только на четвёртый день, когда разыскал Татьяну завгар из конторы, обеспокоенный пропажей "уазика".

Он осуждающе покачал головой, увидел их спящих, как малые дети, под трепещущим на ветру тентом, у машины, занесённой по ступицы песком. Разбудил.

— Татьяна Сергеевна! Начальник управления с ума сходит, обзвонил все края, не может вас найти.

— Плевать! Александр Степанович, плевать мне на всё, — туманно повела она вокруг взглядом. — Я баба. Женщина! Понимаешь?! На, выпей шампанского и прости…

За эти три дня я готова на десять лет тюрьмы, и муж знает мой грех. Он забудет, простит. Люблю вот этого геолога с облупленным носом, люблю давно, нарожаю от него кучу детей, и не будет меня счастливей.

Завгар непонимающе уставился на неё, выпил полбутылки теплого вина, сладко икнул от газов и закурил.

— А и правда, шут вас, баб, поймёт. Неземные вы все, чокнутые. Это надо же! Мужа позабыть, швырнуть квартальный отчёт под вагончик и пропасть с любовником на казённой машине. Лихо! Не всякий мужик посмеет. Я бы не посмел.

— Степаныч! Не опошляй, — откинув голову, задумалась Татьяна. — Мне любовник — муж, Сёмка — муж от Бога, а может быть, и от чёрта. По глупости изменила ему телесно, а вот духовно не смогла. Понял, Степаныч? Завгар отодвинулся от неё, отмахнулся:

— Ты что, Сергеевна? Да это — дело житейское, не судья я вам.

— Вот и не лезь в душу, — помрачнела Татьяна, — не лезь. Мне и так тошно. У меня сейчас одна радость, вот он.

— Ну ладно, я поехал. Что же сказать в управлении? Где ты?

— Разве не видишь? На шестом участке. Трассу веду Бухара — Урал. Господи-и-и, — она вдруг всхлипнула, бросилась в воду и поплыла.

— Совсем чокнулась, — обеспокоено присел на песок завгар. — Довёл ты её, парень, до ручки. Такая праведная была, что не приведи Бог! Крутит всем производством, если честно признаться, боюсь её больше начальника. И вот тебе на… Сорвалась. Тебя-то откуда принесло на нашу голову?

— Из Якутии.

— М-м-да-а… Далековато занесло. От холодов решил пригреться под её бочком?

— Погреться можно, отчего не погреться. Такое солнце у вас. Только не в этом дело. Глупо у нас всё сложилось. Вроде бы и любим друг друга, а разъехались, встретились через десять лет. Как теперь перешагнуть через её детей?

— М-м-да-а… Ну, я поехал. На шестом так на шестом, так и скажу. Гляди, чтоб не утонула, голову за неё свернем.

— Не утонет.

— М-м-да-а… Ну, артисты! В кино б показали, в жисть не поверил. Извиняй, парень, что помешал. Работа, сам знаешь, а завгар — пёс цепной. Не полаешь — не поедешь. Завидки берут. Неужто она и вправду есть, эта самая любовь? А? Мне вот девка лет тридцать назад подвернулась, и живу тихо-мирно. Но, чтоб вот так обезуметь?

Бросьте всё, начните заново, и впрямь она тебе детей нарожает, баба здоровая, не нужно будет хорониться от людей.

— А её дети? Зачем я им нужен? У них есть отец. Но и самому счастья хочется. Разве я виноват, что никто мне не нравится, кроме неё? Видеть бы её каждый день, ласкать наших детей, садиться за один стол. Вот это счастье. Понимаешь?

— Чёрт вас поймёт. Хы! Надо же! Вот это кренделя-я-я… Как в сказке. Машину мне не угробьте. Дунете на ней аж в ту Якутию — и поминай, как звали. С вас всё может статься, сами, как дети малые. Плесни мне ещё винца на посошок, шофёр вон заждался у базы отдыха, — выпил из початой бутылки, утёр губы рукавом и поднялся, — сегодня бабку буду терзать, любит она меня или нет.

Ехали назад долго и молча. Таня загрустила, поблекла, сонно клевала носом за баранкой. На окраине города вдруг загнала машину в густые заросли саксаула.