Тим Уиллокс - Религия

Короткое фырканье.

— Так вот как ты это называешь. — С еще более раздражающим грохотом Борс уронил доспехи возле кровати и вышел за дверь.

Испуская в изобилии нечеловеческие стоны и грязные ругательства, Тангейзер поднялся с постели и пошел одеваться. Каждая косточка в нем и каждое сочленение высказывали свои протесты, и он чувствовал себя столетним стариком. Ампаро суетилась вокруг него, помогая, чем могла, но осуществлению всех ее наилучших намерений, не говоря уже о его собственных, сильно мешал тот факт, что она была совершенно голой. Пока Тангейзер проклинал доспехи с их жуткой тяжестью, все еще пребывая в нужном состоянии, дух его восстал против власти великого магистра, и он взял Ампаро и поставил на колени на край матраса. Так и стоя на ногах, он вошел в нее сзади. Она не возражала, хотя и сопроводила его маневр громкими криками, которые можно было ошибочно принять за протест. Тангейзер услышал, как Борс возмущенно кашляет за дверью, и, словно уступая принятым в обществе приличиям, он одной рукой зажал Ампаро рот. Она укусила его за большой палец, и заглушённые крики перешли в стоны. И этот укус, и издаваемые ею звуки еще больше распалили его желание. Свободной рукой он обхватил ее грудь и, обретя таким образом устойчивое положение, с наслаждением двигался, пока не изверглось семя. В нормальном состоянии он обычно не действовал с такой поспешностью, поскольку, когда дело касалось удовольствий, он склонялся к неспешности, а не горячности, но если великий магистр прождет слишком долго, могут явиться гонцы менее деликатные, чем Борс, что будет нехорошо. К крайнему огорчению Ампаро, он оторвался от нее, и капельки его пота покатились по ее ягодицам. Он закрыл ей рот утешительным поцелуем.

— Ты настоящее сокровище, — сказал он, убирая ее руку от своего поникающего члена.

Охваченный теперь насущным желанием снова лечь спать, он все-таки влез в доспехи, а она затянула ремешки. Мерзкого вида куски засохшей грязи отваливались с металла и падали на пол. Тангейзер решил поручить какому-нибудь рабу — если сумеет отыскать хоть одного живого — отполировать доспехи.

Он спросил:

— Ты пойдешь сегодня к Бураку?

— Я хожу к нему каждый день, — сказала она. — Он по тебе скучает.

— Скажи, что я люблю его. И будь осторожна, ходи по переулкам, улицы простреливаются.

Он взял меч с перевязью и пошел к двери.

— Не умирай, — попросила она.

— Постараюсь.

— Если тебя убьют, я едва ли захочу жить дальше.

Он посмотрел в лицо Ампаро, что было ошибкой, потому что сердце его начало таять. Он пробежал пальцами по ее волосам. Воспоминание о том, как он делал что-то похожее с волосами Карлы какие-то несколько часов назад, шевельнулось в мозгу, и он ощутил себя полной скотиной. Всего этого было слишком много для простого солдата.

— Не желаю выслушивать все эти больные фантазии, — заявил он. — Солнце светит, море синеет, а ты само воплощение здоровья и красоты.

Она горестно обхватила себя ладонями, невольно собственными руками добавив себе ошеломляющего эротизма. Одна грудь с темным соском оказалась приподнята на сгибе локтя. От такого зрелища личные горести Тангейзера только усилились. Интересно, Ла Валлетт с турками не могут подождать еще часок? Хотя прошло совсем немного времени, он был более чем готов ко второму разу. Но из-за двери донесся сиплый голос:

— Матиас! Если ты не хочешь делить ее с алжирцами, бросай все и выходи!

Тангейзер решил взбодриться.

Он улыбнулся, и Ампаро улыбнулась ему в ответ. Карла как-то говорила, что, насколько ей известно, Ампаро никогда никому не улыбалась, что сильно польстило Тангейзеру.

— Поцелуй меня, — попросил он.

Она поцеловала, совершенно не обращая внимания на приставшую к нагруднику грязь. Он на прощание сжал ее ягодицы и оторвался от нее. В коридоре Борс оттолкнулся от стены и потопал вслед за ним к лестнице.

— Как думаешь, это касается Людовико? — спросил Борс.

— Я-то думал, алжирцы уже колотят в двери.

— Я серьезно.

— А Ла Валлетт прислал пажа или дежурного сержанта?

— Андреаса, своего пажа.

— Тогда вот тебе и ответ. Но если я ошибаюсь, будем держаться уверенно. Ампаро подтвердит, что мы были здесь, да и все равно, кто поверит, будто кто-то что-то видел вчера в этом хаосе? Его подстрелили турецкие мушкетеры, и дело с концом.

— Они оба живы, — сказал Борс.

Тангейзер замер на ступеньке и развернулся к нему.

— Людо и его верный пес живы, — подтвердил Борс. — Мы промахнулись по обоим.

— Промахнулись? Но я видел, как они упали.

— Ты выстрелил Людо прямо между лопаток, но у него нагрудник работы Негроли. Треснувшие ребра и боль в спине — вот все, что ты ему причинил.

Тангейзер обругал миланского кузнеца.

— А Анаклето?

— Он развернулся, когда его хозяин упал, и моя пуля угодила ему в лицо. Мне сказали, он потерял глаз — и всю свою баснословную красоту, — но наверняка выживет.

Тангейзер нахмурился.

— Надо было мне прирезать его у костра. — Он побоялся вчера размахивать мечом в непосредственной близости от Карлы. Однако он помнил, с каким самообладанием она наблюдала смерть священника, и проклял собственную нерешительность. Но дело было сделано. — Не волнуйся, — сказал он. — Ла Валлетт слишком ценит наши клинки, чтобы вздернуть нас на основании слухов, если эти слухи вообще идут.

— Я пока что ничего не слышал.

— Значит, Людо будет играть сам за себя. Или вообще бросит это дело. В любом случае, сейчас у него больше поводов бояться нас, чем наоборот. — Тангейзер пошел вниз. — Пойдем выясним, чего от нас хотят.

Они нашли Ла Валлетта и Оливера Старки на командном посту посреди площади: несколько стульев и стол, знаменитые карты и схемы — все было затенено от солнца алым латинским парусом, распущенным на корабельной мачте, вкопанной в землю. Со стены доносился шум сражения, теперь уже не менее привычный и почти такой же неразличимый, как шорох волн по прибрежным камням. Первый раз за все время великий магистр казался озабоченным. Кожа у него была изжелта-бледная, редкие волосы растрепаны, плечи хрупкие, на руках проступали набрякшие вены и сухожилия. Из-за раны в ноге, полученной вчера, он хромал, и, когда поднялся со своего стула, чтобы приветствовать их, ему тут же пришлось опуститься обратно. Тангейзер выжал все возможное из своей собственной хромоты и чтобы подчеркнуть, что валялся в постели не просто так, и чтобы свести к минимуму возлагаемые на него Ла Валлеттом надежды. Он поклонился.

— Ваше преосвященство, — произнес он.

— Капитан. — Ла Валлетт наклонил голову. — Прибыла осадная башня, которую вы обещали.

Тангейзер мысленно обругал благородного Аббаса — значит, это убийственная машина бен-Мюрада лишила его возможности проваляться все утро в постели. Интересно, что изобрел военный гений его старого наставника.