Робер Гайяр - Мари Галант. Книга 1

Представительства, прощавшиеся с телом Жака Дюпарке, одно за другим покидали замок Монтань. Вдоль посыпанной гравием дороги, что вела в Сен-Пьер, тянулись, таинственно мерцая в сумерках, сотни факелов.

Режиналь де Мобре остался на террасе, наслаждаясь свежим ночным воздухом и строя в уме планы. Он не обращал внимания ни на экипаж отца Анто (четверо слуг поднимали этого парализованного священника на носилках), ни на бивших от нетерпения копытом лошадей, принадлежавших Лагарену, Лауссею и капитану Байярделю.

Прямо перед ним Лысая гора угрожающе нависала всей своей массой. Режиналя не было здесь во время недавнего извержения вулкана, но о его разрушительной силе он вполне мог составить впечатление, проезжая по улицам Сен-Пьера, местами еще засыпанным пеплом, по тем развалинам, где вовсю потрудился пожар.

Другая часть города стремительно сбегала к морю. Постепенно огни загорались повсюду: на винокурнях, на стоявших в бухте лодках. В глубокой ночной тиши доносился неумолкающий рокот сахародробилен, над которыми зависла молочно-белая пелена дыма.

Будучи старожилом тропиков, Режиналь свыкся с невыносимой тоской, что наваливается на каждого с наступлением темноты.

Он знал, что из-за стремительного наступления ночи теряют головы негры в своих лавчонках; ужас заставляет их поверить в привидения, во внезапное воскрешение из мертвых, в призраки…

Однако в эту самую минуту, когда он чувствовал себя полным сил, душа его безмятежно ликовала от переполнявших ее надежд. Ему казалось: раскинь он объятия – и обступившее его со всех сторон мрачное поселение окажется у него в руках.

Мысленно он возблагодарил верный случай, который помог ему стать тем, кем он теперь является, – весьма уверенным в себе художником, пусть небольшого таланта, однако ловко сумевшим распорядиться своим скромным даром и сколотить состояние. Тот же случай привел его сюда в столь волнующий и роковой час. Все тот же случай превратил его в неотразимого красавца, хорошо известного в высшем обществе…

Припозднившиеся члены Высшего Совета выезжали на дорогу в Сен-Пьер; во дворе остались всего две лошади: начальника уголовной полиции Дювивье, а также Мерри Рулза. Вероятно, оба они вернутся в форт вместе…

И Мобре не ошибся. Вскоре он увидел, как оба посетителя вышли из огромного замка и остановились на пороге. Они склонились к провожавшей их Мари и зашептали слова утешения и соболезнования. Мари медленно качала головой, Мобре заметил, что черты ее лица словно застыли и она отвечала мужчинам холодно, будто через силу.

Наконец Мерри Рулз и Дювивье прыгнули в седла. Лошади зацокали копытами по большим плитам двора, потом выехали на дорогу и поскакали рысью.

Несколько мгновений спустя появился и Демаре, он поспешил затворить высокие решетчатые ворота портика.

Мобре решил, что на террасе делать больше нечего и пора бы ему подежурить у гроба покойного.

Он вошел. Жюли взволнованно металась из угла в угол, словно ее призывало какое-то неотложное дело, но на самом деле так растерялась, что вряд ли была способна сосредоточиться.

– Здравствуйте, Жюли! – искренне улыбнувшись, весело приветствовал он.

– Здравствуйте, шевалье, – отозвалась субретка. – Господи, до чего печальный день…

– Увы! – промолвил он, окидывая миловидную камеристку пытливым взглядом и определяя, что же в ней когда-то раздразнило его чувства. – Увы! Колония понесла невосполнимую потерю. Многие этого еще не осознают, но скоро поймут.

С этими же самыми словами несколько минут назад раз сто обращались посетители к Мари.

Режиналь повторял фразы вслед за другими, подозревая, что именно этих слов от него ждут: ведь особой симпатии к Дюпарке он не питал никогда, напротив, на его надгробии рассчитывал построить собственное будущее.

Жюли уткнулась лицом в фартук и хрюкнула, что вызвало у шотландца улыбку. Разумеется, он с трудом мог поверить в то, что служанка успела привязаться к хозяину и теперь способна искренне его оплакивать.

Он склонился к ней, приобнял за плечи и припал к ее шее, будто желая утешить.

– Жюли! Малышка! – глухо пробормотал он. – Надеюсь, вы приготовили мне комнату…

Она подняла голову и бросила на него удивленный взгляд.

– Как?! – продолжал он, еще крепче прижимая ее к себе. – Неужели госпожа Дюпарке не сказала, что я остаюсь ночевать здесь? Бог ты мой! – продолжал он, помолчав, так как Жюли не отвечала. – Несчастная женщина совсем растерялась перед лицом постигшего ее горя. Я вполне понимаю, что ей не до меня. Впрочем, Жюли, не на террасе же прикажешь мне ночевать, да и не с неграми, верно?

– Если у вас есть багаж, я отнесу его наверх, – сказала субретка. – Приготовлю вам ту же комнату, что в прошлый раз…

– Спасибо.

Он не выпускал ее из объятий. Она попыталась высвободиться: все-таки страдание сейчас возобладало над жаждой ласки. Но, вытерев слезы, она с насмешливым видом, помогавшим ей не терять самоуверенности, проговорила:

– Ту же комнату! Ладно, шевалье… Стало быть, мадемуазель Луиза будет знать, как вас найти.

– Ах ты, мерзавка! – вскричал Мобре, хотя в голосе его не слышалось гнева. – Подлая лгунья!

Его губы продолжали улыбаться, а рука еще крепче обняла девичьи плечи, так что Жюли не могла теперь вырваться. Он приблизил губы к ушку молодой женщины, будто шутя зарылся носом в ее густую шевелюру и попытался чмокнуть в мясистую мочку. Жюли отбивалась из последних сил.

– Надеюсь, – нежно прошептал он, – что вы тоже не забыли туда дорожку.

Она так и отпрянула:

– Сначала мадам, потом Луиза и только после нее – я! Остаются, правда, только две черномазые: Сефиза и Клематита… Да и других можно будет подобрать, если вас на рабынь потянет…

– Нет. Несколько женщин разом я не люблю. Думаю, в настоящее время, Жюли, вас мне вполне хватит…

Он заговорил в игривом тоне: так, не слишком обижая камеристку, он выражал свои сокровенные мысли. Он привык к легким, молниеносным победам, что требует определенного искусства, которому, впрочем, было далеко до совершенства. Он подумал было о Сефизе и Клематите, воскрешая в памяти огромных матрон, их блестящие от пота лица, тела в жирных складках. Разумеется, они не вызывали в нем никаких чувств, однако снова он пришел к уже знакомому выводу: к неграм он испытывал неприязнь, даже отвращение. Зато к негритянкам он был снисходителен. Неужели все дело в том, что они – другого пола, или все-таки есть в них нечто, чего напрочь лишены мужские особи черной расы?

– Что касается черномазых красоток, – все так же игриво продолжал он, – пожалуй, польщусь на них только на необитаемом острове.