Робер Гайяр - Мари Галант. Книга 2

Он представил себе виселицу, которую прикажет для него соорудить Лефор. Ждать милости от морского разбойника не приходилось. Если верно то, что он вправе вершить суд и расправу за преступления, совершенные на море, в гаванях и прибрежных колониях – одно то, что Рулз отправил на Мари-Галант эскадру береговой охраны для уничтожения флибустьеров, будет ему, Рулзу, стоить жизни.

Он попятился к двери. Как он мог бросить вызов человеку, трижды без труда одержавшему над ним верх, в том числе и в походе на Мари-Галант!

Но в ту минуту, как Рулз собирался повернуть ручку, он остановился, спрашивая себя, не лучше ли пустить пулю в лоб, только бы не дать пирату возможность вздернуть его на виселицу.

Рулз долго колебался. Вдруг воспоминание о Мари пришло ему на ум. Перед глазами у него возникло ее восхитительное и чистое лицо, ясный взгляд, безупречная фигура, разжигавшая в нем страсть; и ему пришлось закусить губы, чтобы остановить горькие слезы, готовые пролиться после пережитых испытаний, разочарований, утраченных иллюзий, наконец, поражения.

Он уже опустил руку на рукоять одного из пистолетов. Тот был заряжен, оставалось сделать совсем немного: взвести курок, поднять пистолет и выстрелить. Но снова образ Мари всплыл в его памяти! Увидеть ее еще раз… Хотя бы один раз…

Рулз заткнул пистолет за пояс. Он столько для нее сделал! А она скоро опять будет иметь власть на острове. Не вступится ли она за него?

Луч надежды блеснул в его душе, и он повернул ручку двери в то самое мгновение, как во дворе зазвучал зычный голос капитана Лефора, приказывавшего Байярделю привести предателей.

Рулз не стал дожидаться, когда флибустьер договорит, и поспешил в коридор, а оттуда – на лестницу. Пока он спускался, не торопясь, тяжело преодолевая ступень за ступенью, он чувствовал, как надежда ему изменяет. Он говорил себе, что Мари – самая непостоянная женщина на свете. Она отдавалась всем мужчинам, какие только пожелали ее любви; всем – но не ему! Потом она без борьбы пожертвовала сразу двумя верными слугами, которым сегодня она обязана вновь обретенными состоянием, честью, удачей: Лефором и Байярделем. Она даже отправила в изгнание Мобре, – а ведь она, кажется, так его любила! Чего же ему ждать от нее?!

Когда он подходил к двери, выходившей во двор форта, то обратил внимание на то, что ночь уже наступила и пришлось даже зажечь факелы. Он не торопясь пошел вперед. Едва его заметили, как снова загремел мощный голос Лефора, обратившегося к нему с издевкой:

– Вот наконец тот, кому я поклялся отрезать уши!

Майор почувствовал, что бледнеет и, если он не сделает над собой усилия, он не дойдет до искателя приключений.

– Факел сюда! Подать мне факел, тысяча чертей! – взревел Лефор. – Дайте мне поглядеть на негодяя, который не оставил свои уши в одной из замочных скважин, у которых он имеет обыкновение подслушивать! Фовель! Отец Фовель! Вам ведь хватит одной молитвы, чтобы искупить любой грех! Ну так скиньте, пожалуйста, парик с этого ничтожества и скажите мне, на месте ли у него уши! Богом клянусь, который меня слышит, что, если Рулз украл их у меня, это дорого ему обойдется!

Отец Фовель вышел вперед с необычайным достоинством, словно не понимая, что это всего лишь шутка.

– Назад, расстрига! – возмутился Рулз. – Назад!

Очутившись в трех шагах от Лефора, он вдруг выхватил шпагу.

– Капитан, – выкрикнул он. – Вы, кажется, вздумали со мной посчитаться. Вот моя шпага, вот пистолеты.

Он бросил оружие к ногам Лефора. Флибустьер неспешным шагом приблизился к майору и внимательно на него посмотрел.

– Мерри Рулз! – почти шепотом выговорил он. – Вам не кажется, что эта небольшая сценка делает нас обоих моложе на десять лет? Вы тогда были не таким жирным. Но, клянусь святыми угодниками, у вас не много шансов увидеть, как еще раздастся ваша талия!

– Вы оскорбляете побежденного врага, – изрек Рулз, – это вполне по-пиратски.

Не говоря ни слова, Лефор расстегнул камзол, достал припрятанные на груди бумаги и сунул их майору под нос, крикнув:

– Поднесите факел, черт побери! И пусть потом этот человек не говорит, что не читал грамот!

Майору хватило одного взгляда, чтобы узнать размашистую, немного неровную подпись короля Людовика. В свете факела майор казался смертельно бледным. Он сложил бумаги, заявив:

– К вашим услугам, капитан Лефор! Внимание флибустьера привлекло появление Байярделя, который вел перед собой Босолея и Сигали в окружении надежной охраны. Его лицо расплылось в улыбке.

– Здравствуйте, милейшие! – вскричал он. – Боже! Как далеко то время, когда мы вместе распивали пунши в таверне «Дылда Нонен и Гусь». Если мне не изменяет память, Босолей, в те годы, когда вы были честным человеком, вы охотно говорили: «Я плачу!» Да… Теперь, Босолей, когда вы превратились в презренного предателя, жалкого разбойника, вам придется заплатить в последний раз! И вы дорого заплатите!.. Сигали! Черт подери! Вы тоже когда-то были храбрым товарищем! Чума меня забери, если я тогда мог представить, что однажды придется вас повесить!

Сигали пал на колени, прижав руки к груди:

– Капитан Лефор! Во имя нашей прежней дружбы, о которой вы соблаговолили вспомнить…

Лефор потряс ручищами, огромными, словно пальмовые листья:

– Замолчите, негодяй! Не говорите мне о дружбе! Ни слова о прошлом из ваших уст! Или вот этими руками я раздавлю вам череп, как старый треснувший калебас.

Сигали в ужасе вскочил и отбежал на несколько шагов. Глаза у него вылезли из орбит, он закрывался руками.

Лефор обвел взглядом Мерри Рулза, Сигали, Босолея. На последнем он задержал свое внимание и вдруг заявил:

– Вы приказали арестовать ее высокопревосходительство госпожу Дюпарке. Так мне сказали.

– Я только выполнял приказ прокурора-синдика.

– Цыц! Не перебивать!.. Что вы вменили ей в вину?

– Я? Ничего! Капитан, клянусь вам, это только мнение колонистов…

– Ох-ох-ох! Мнение колонистов! Так я и думал… Невинные бедняжки! Вы не виноваты… Нет, судил ее народ! Я этого ожидал, гром и молния! Когда майор Мерри Рулз приговаривал меня к смерти и возводил для меня виселицу, было то же самое. Это не он, а народ так решил, правда? Ну, скажу я вам, вы и негодяи! Все вы: и Рулз, и Сигали, и Босолей. Скажу вам так: народ обычно пляшет вокруг виселиц, но ведь не он их возводит! Народ творит кровавую расправу, но не он выносит приговор! Это вы тайком готовите приговоры и принимаете их от имени народа! Мерзавцы! Вы узнаете, что, если народ стал бы судить виновных, он не убивал бы! Прямое убийство никогда не является делом народа, потому что народ не умеет лицемерить. Прямое убийство творят властолюбцы, а народ к власти не стремится. Прямое убийство – дело рук тех людей, что боятся потерять место или желают занять другое, более выгодное. Народу нечего опасаться за свое место, потому что никто его не оспаривает. И откуда в народе взяться честолюбию, если народ всегда остается простым людом?