Ефим Курганов - Шпион его величества

Делать нечего. Придется повиноваться. Значит, мы с ним завтра не встретимся, и он вконец озлится на меня.

Но что Балашов делает в Вильне? И что будет тут делать в дальнейшем? Возможно, Государь намерен давать ему какие-то параллельные поручения.

Мне стало ясно, что Александр Павлович будет и дальше разжигать нашу обоюдную ненависть.

Нужно быть начеку. Государь любит играть своими шпионами, быть хитрее и проницательнее их. Он любит их стравливать, как владелец псарни своих собак.

Обо всем этом я размышлял, возвращаясь домой от графа Барклая-де-Толли.

В пять назначена была встреча с поручиком Шлыковым, человеком дельным, расторопным, сметливым. Он неизменно доставлял ценные сведения.

Я знал его еще по министерству полиции и, перейдя под начало военного министра, просил прикомандировать ко мне.

Ужинал я у графа де Шуазеля, страстного поклонника Бонапарта.

Граф скрытничал, остерегался сказать лишнего, но я все-таки сумел из него кое-что вытащить. Несколько имен, несколько возможных нитей.

Камергер Коссаковский, его прелестная племянница и граф Тышкевич с сыном.

С графом Коссаковским я уже знаком. Он показался мне легковесным острословом и слишком страстным поклонником южных вин.

А племянница его? О, эта женщина давно занимает мои мысли. Я наслышан о ее изысканной красоте.

На дворе – глубокая ночь. Меня клонит в сон. Завтра аудиенция у императора Александра. Государь ждет подробного отчета о работе воинской полиции и настроениях в Вильне.

А с Балашовым теперь начнется неминуемая война. Все сначала.

Министр полиции, конечно, не простит мне, что я завтра не явлюсь к нему на условленную встречу. Не простит и будет прав.

Но выхода нет. Я не могу ослушаться государя.

А ведь Балашов не так еще давно был моим благодетелем и покровителем – никак не могу забыть этого.

В начале царствования императора Александра он был сделан исправляющим должность петербургского военного губернатора. Я его помнил по юности своей в Ревеле, где он при императоре Павле был военным губернатором.

Явился я к Балашову в Петербурге, и он сразу же предложил мне служить при нем – я возглавил иностранное отделение.

В 1809 году открылось министерство полиции, и Балашова назначили министром. Он попросил мне написать устав министерства, и сей устав был утвержден государем без малейшей поправки. Вскоре я был сделан правителем Особой канцелярии при министре полиции. В этом звании я с Балашовым жил в добром согласии, как вдруг явились обстоятельства, совершенно от меня не зависящие.

Натурально, что я старался все заготовляемые для государя доклады писать сообразно тому, как говорил мне Балашов. А он говорил мне: государь любит, чтобы доклады были как можно более сокращены, переписаны четкой рукою и на хорошей бумаге.

Один раз министр сказал мне с видом явного неудовольствия: «Только ваши доклады сходят, а прочие, из других департаментов, я привез назад».

Чрез некоторое время объявил он мне, возвратясь от государя: «Поздравляю вас – и ироническая улыбка явилась на устах его, – государь приказал вам исправить доклады прочих департаментов».

Хотя я и видел, что мне предстоит беда, то есть неминуемая ссора с министром и благодетелем моим, но делать было нечего, и самолюбие не позволяло пренебрегать докладами.

Однажды Балашов с величайшим неудовольствием сказал мне: «Государь приказал мне брать вас с собою в Царское Село, чтобы вы, в случае неисправности, поправляли доклады других департаментов». И прибавил еще сердито: «Только ваши доклады и хороши».

С сего времени я уже всегда ездил с министром в Царское Село.

Но это еще не все. В декабре 1811 года, пополудни в 6 часов, вошел ко мне дежурный офицер с докладом, что меня желает видеть Зиновьев. Я думал, что это друг Балашова камергер Зиновьев, снабжавший министерский стол фруктами, и велел ему отказать. Дежурный воротился и объявил, что Зиновьев утверждает, будто имеет крайнюю нужду до меня.

Входит низенький, тоненький человек, который требует говорить со мной наедине. На вопрос мой «С кем имею честь говорить» он отвечал: «Я камердинер его величества». Я ввел его в свой кабинет, где он вручил мне записку. Можно представить себе мой испуг – то была рука императора.

Через несколько дней Зиновьев явился опять. Он пришел с объявлением: «Государь вас ожидает». – «Я только прощусь с женою и детьми», – сказал я.

Зиновьев ответил мне: «Сделайте милость, никому о том не говорите. Государь именно это запретил».

Однако я не послушался, ибо был убежден, что Балашов жаловался на меня государю. Я страшился ареста.

Под предлогом переодеться я пошел к жене и просил ее не беспокоиться. «Вероятно, на меня донесли, – говорил я ей, – может быть, куда-нибудь ушлют, но я увижу государя и буду просить об отправлении всех вас ко мне».

Мы сели с камердинером в сани, и нас повезли к маленькому подъезду. Повели меня по множеству лестниц. Наконец Зиновьев ввел меня в небольшую комнатку, в которой стояли комоды и шифоньеры, и просил меня тут обождать. Нигде не было свечей – темнота наводила на меня дурные предчувствия. Я все более утверждался в мысли, что буду отправлен.

Наконец сквозь щель двери в другой комнате проявился свет – зажглись свечи. Дверь отворилась, и император стоял передо мною. Я поклонился.

Государь с удивительно милостивою улыбкой сказал мне: «Entrеz, je vous prie».

Я вошел, император сам притворил дверь и сказал: «J’ai desiré faire votre connaissance, pour vous demander quelques renseignements sur des articles, que je ne puis bien concevoir, et que vous devez connaоtre».

Я подумал: «Не полагает ли император по фамилии моей, что я француз?», и отвечал: «Государь! Я русский и на отечественном своем языке изъясняюсь не менее свободно, чем на французском».

Государь засмеялся и сказал: «Очень рад, ведь и я русский. Будем говорить по-русски».

Погодя немного, он продолжал: «Вы имели, я думаю, случай заметить, что я вашими трудами доволен».

Я поклонился.

Государь заметил: «Я хотел бы получить некоторые разъяснения. Вот в чем состоит дело. Министр полиции Балашов жаловался мне на вас, но я хорошенько не понял, что, собственно, произошло».

Я отвечал: «По долгу моему я часто делаю представления господину министру, которые не всегда принимаются с тою благосклонностью, какой бы требовала чистота моих намерений. Но в точности мне неизвестно, в чем состояла жалоба господина министра».

Начиная с этой встречи, государь стал мне давать приватные поручения. Тут мы с Балашовым окончательно разошлись: благосклонности ко мне императора Александра Павловича перенести он никак не мог.

Завтракал с майором Бистромом в трактире, который держит некто Кулаковский на углу Немецкой и Доминиканской улиц. Отличное заведение: чисто, вкусно и при том недорого.