Антон Дубинин - Катарское сокровище

— Люсьен говорил, он хорошо бреет, — обрадовано отозвался Аймер. — Мы с ним не далее чем вчера обсуждали, где бы времечко взять на бритье. Ему-то хорошо — бороды почти нет, и волосы отрастают медленно; зато он у себя в Сен-Тибери часто братию брил, говорит, у него рука легкая. Может, вот после мессы нагреем воды и… попросим его?

— Разве что вечером, — вздохнул брат Гальярд, вставляя ключ в церковную дверь. — Сегодня неделя милосердия кончается, последние покаянники валом повалят. Завтра-то уже по ордерам пойдем, это легче — хотя бы распорядок сами устанавливаем… Но с Франсуа и Люсьеном идею бритья неплохо бы обсудить, вот, скажем, после службы и проповеди. Кстати, хотел бы я знать, куда они с утра пораньше подевались. Я с Антуаном и сокровищем этим несчастным совсем их из виду потерял, а хотел бы встретиться — хотя бы чтобы Франсуа за мальчишку отчитать.

Гальярд поморщился, сам заметив, что слово сокровище невольно употребил как имя собственное.

Старик Симон Армье, не ведающий еще, что ордер на его имя ожидает своего часа в кармане у старшего инквизитора, долбил в колокола. Долго долбил, созывая всех, всех, всех — ведь не простая же проповедь должна состояться, а важная, по окончании «недели милосердия». Церковь уже гудела, полная народу — а служба все не начиналась, за отсутствием половины клира. Гальярд, уже одетый в орнат, нервно мерил шагами ризницу. Наконец явился брат Люсьен — запыхавшийся и какой-то смущенный. Он предчувствовал, что доминиканцы на него напустятся за отсутствие отца Франсуа — и предчувствие не подвело.

— Ничего не могу поделать, отче, — слабо защищался тот, переступая с ноги на ногу. Даже пальцами ног шевелил для убедительности. — В Каркассон, говорит, уехал… Дня на три, сказал — птицей туда и обратно… Да знаю я, отче, что никто права не имел отлучаться — но посудите ж сами, разве я могу старшему перечить… На коне, да, верхом, и трое франков с ним. Вот вам крест — не знаю я, зачем его туда понесло! Сердитый такой был. Велел не приставать с вопросами и вообще не трогать…

— Что-нибудь взял с собой? — уже успокоившись, спросил Гальярд. Явилась постыдная мысль, что отсутствие францисканского коллеги сейчас исключительно уместно. Чем-то оно радует — если не сказать всем. Конечно, ускакать в одиночку, не спросившись главы и напарника — поступок дурной, инквизитора недостойный. И теперь придется какое-то время в одиночку отдуваться за двоих. Но зато целых двое суток, а то и трое, можно быть уверенным, что никто не засадит в темницу к катару, скажем, еще пару-тройку невинных людей без гальярдова ведома.

— С собою? — Люсьен нахмурил гладкий лоб. — Да вроде ничего… плащ… бревиарий свой… трех франков — это вот да; денег, наверное, тоже, так они у него с самого начала были, я и не знаю… А! Вспомнил! Наши листки отец Франсуа захватил. Протоколы.

— Что?!! Наши протоколы?!! — Гальярд едва не выронил из рук кувшин с богослужебным вином, из которого как раз наливал немного в ампулу для мессы.

— То есть опись, — быстро поправился молодой францисканец. — Монет и всего прочего, что в сундучке еретическом было. Мы же с Аймером, отче, второго дня составляли…

Гальярд шумно выдохнул: от сердца отлегло.

— Пускай едет куда хочет, — закончив наконец с вином, он махнул рукой. — Думаю, моему коллеге пришли в голову некоторые идеи относительно сокровища, и он помчался проверять их в каркассонском архиве. Бог в помощь. У нас в Тулузе говорят — баба с возу, мулу полегче. Давайте-ка, братие, лучше займем наши умы подготовкой к святому таинству Евхаристии.

Люсьен, пораженный, что так дешево отделался, принялся посильно помогать в приготовлениях. Однако выглядел он весьма неловко — часть несомненной вины Франсуа будто бы падала на него. Аймер отлично понимал, отчего его отец так спокоен, но хотел еще чем-нибудь подбодрить Люсьена, с которым в последнее время весьма сдружился.

— Устроим бритье вечером, брат? — шепнул он, улучив момент. — Заросли ведь все, как пустынники, смотреть неприлично.

Люсьен, всегда радующийся возможности быть нужным, счастливо закивал.

Антуана Гальярд оставил спящего в их с Аймером комнате. Мальчик уснул мгновенно, как будто несколько ночей не смыкал глаз — возможно, так оно и было на деле. Гальярд поднимался к нему перед выходом и застал его спящим безмолвно, свернувшись клубком, как маленький драный кот, на жестком соломенном ложе. Посмотрев на его раздутое веко, на то, как спящий прикрывает голову рукой, Гальярд пожалел его сна. Теперь он точно не знал, был ли прав, оставив покаянника спать вместо того, чтобы присутствовать на Трапезе Господней; непонятно, одобрил бы такое предпочтение плотскому перед духовным святой отец Доминик… Однако Гальярд сделал, что сделал, и Антуана было уже поздно будить.

Он не мог не отдать должного еретику Пейре, изобретшему столь хитрый ход в своих умопостроениях, не иначе как вдохновленных самим нечистым. Очевидно, что Старец воспринял мальчика Антуана, неожиданно появившегося в его темнице, как настоящий подарок судьбы. Гираут… то есть Пейре был весьма умен и понимал, что его ждет смерть. Также он знал, что обладает некоторым… да, некоторым сокровищем, которое во что бы то ни стало надобно переправить наружу. Если угодно, передать в надежные руки. Следовательно, Старец нуждался в человеке, которого он мог бы рукоположить, чтобы тот продолжил его служение или хотя бы передал его во внешний мир, достойному преемнику. Гальярд, привыкший с детства восхищаться своим братом, сейчас невольно восхищался идеей тайного рукоположения — настолько тайного, что о нем не знал даже рукоположенный. Епископу нужен был или верный еретик, который принял бы подобный «дар» по своей воле — но у такого еретика мало шансов выйти из тюрьмы и оправдаться; или же требовался некто, кого Пейре сможет легко подчинить себе. То есть либо человек, связанный с ним родством или доверием, либо некто с надломленной волей, признающий его превосходство и ослабленный страхом. Должно быть, усыпить Антуана для него не составило особого труда. И без того измученный отчимом, напуганный собственной покаяннической отвагой паренек заранее боялся, как и все в Мон-Марселе, колдовской силы великого Старца, его знаменитых «глаз», глубины его грехопадения. Идеальная добыча, понял старый волк, с благодарением своего бога узнавая в Антуане… Да, может быть, и впрямь узнавая в Антуане своего младшего брата — или так только казалось истомленному внутренней борьбой Гальярду?

Антуан спал беспокойно. Он вертелся, раскидывая солому на жесткой монашеской кровати, комкал подсунутое под голову одеяло. С ним снова происходило нечто непонятное и гадкое, темное и постыдное, как ночное извержение семени — самопроизвольный крик бунтующей плоти. Он снова был внизу, в полуподвальной замковой темнице, со свечным огарком, воткнутым между камней пола. Прижавшийся к стене мальчик, замотанный в одеяло от мокрого холода, с тарелкой быстро стынущих бобов на коленях; а напротив него, превращенный темнотой в сплошную тень с костяным черепом лица — некто непередаваемо страшный, еще более страшный от полной тишины. Антуану казалось — он слышит, как бьется сердце Старца Пейре. Уж лучше бы сказал что-нибудь… Впрочем, когда тот заговорил, стало еще хуже.